Эскадрон «Гильотина»

Веласко чувствовал себя неловко. Он побаивался резкого в суждениях и поступках революционного генерала. К тому же Вилья требовал от своих собеседников именно тех ответов, которые нужны были ему, и ужасно гневался, если его мысли не были угаданы. Находиться рядом с Вильей значило именно находиться рядом. Нельзя высказывать собственные мысли, нельзя иметь свое мнение. Нельзя ошибиться: нужно ловить и запоминать каждое слово. Вилья не терпел малейшего невнимания со стороны собеседника. Кроме того, Веласко на себе испытал, что Вилья в любую минуту может превратиться во врага и в два счета покончить с ним.

— Коньячку? — предложил Вилья.

— Нет, спасибо, — отказался Фелисиано, удивленный поведением генерала: тот вообще не отличался любезностью, а уж с младшими по званию тем более.

— Не пьете? — полюбопытствовал Вилья.

— Почти, мой генерал.

Вилья обрадовался:

— Вы из таких, как я, и это мне нравится. Нра-вит-ся, — повторил он, делая ударение на каждом слоге.

Каудильо налил себе стакан воды, медленно выпил и откинулся в кресле. Долго молча смотрел вдаль, туда, где раскинулся огромный город. Размышлял.

Молчание Вильи заставило Веласко почувствовать себя еще более неловко. Вечно бегающие глаза генерала сейчас глядели, не отрываясь, на что-то не видимое больше никому. Какая-то мысль пришла ему в голову, и он начал смеяться — злорадно, недобро:

— Ублюдки!

— Кто ублюдки? — спросил Веласко, не догадавшись сразу, что генерал говорит сам с собой.

Вилья повернулся к нему:

— Все.

— Все?

— Ну, не все. Некоторые просто недоумки.

Вилья снова надолго погрузился в молчание, устремив взгляд куда-то поверх Мехико, поверх вулканов, за горизонт. Оно чем-то напряженно думал, но никто в мире не смог бы понять или хотя бы близко угадать, что творилось в душе у Вильи.

Веласко ждал, пока генерал произнесет хоть слово или жестом прикажет ему приблизиться.

Внезапно Вилья поднялся, оправил куртку и решительно подошел к письменному столу. Открыл один за другим несколько ящиков и, порывшись в них, достал какое-то письмо.

— Как вы думаете, что в этом письме? — спросил он.

— Извещение о том, что вы теперь — президент Мексики.

— Э, нет, дружище, не об этом. Потому что я — больше, чем президент. Нет. Это письмо мне прислал генерал Сапата[11]. Усач предлагает встретиться в Сочимилько. Что вы на это скажете?

— Что это очень хорошо.

— А почему это хорошо? — в упор посмотрел на него Вилья.

Веласко не знал, что ответить: на самом деле он понятия не имел, хорошо то, что предложил Сапата, или плохо.

— Потому что таким образом объединятся революционные силы, — нашелся он наконец.

— И что с того? — Вилья не был удовлетворен ответом.

Веласко растерялся. Он чувствовал себя безоружным перед Вильей. Генерал расхохотался:

— Вы ни черта не смыслите в политике, дружище! Но это неважно. Знаете, зачем я вас позвал?

— Нет, генерал… — У Веласко колени задрожали от страха.

— Потому что у меня для вас хорошая новость.

— Какая, генерал?

Вилья уже не улыбался. Он пристально вглядывался в лицо коммерсанта. Веласко ждал, что сейчас он скажет: «Потому что хочу избавить вас от земных тягот, дружище, и завтра же утром прикажу вас повесить». Или еще что-нибудь в таком духе. Но услышал он другое:

— Дело в том, что в письме Сапата упоминает о гильотине и пишет, что многие просвещенные люди отзываются о ней как о весьма полезном для революции изобретении.

— Они говорят о гильотине?! — обомлел Веласко.

— Да, о гильотине. И что вы на это скажете?

— Мой генерал, все, что они говорят, — правда. Чистейшая правда, мой генерал!

Фелисиано гордо выпрямил спину. На лице его снова появилось выражение счастливого торговца. То самое выражение, какое было на его лице, когда они с Вильей встретились впервые.

— Я желаю, — продолжал генерал, — чтобы сейчас, когда мы вошли в столицу, вы произвели несколько показательных казней. Я тут наметил пару-тройку каррансистов[12], которые мне изрядно досаждают. А после этого поедете со мной в Сочимилько, пусть усач своими глазами посмотрит, как работает машина. Может, ему так понравится, что он захочет купить такую же, а?

— Конечно, генерал.

— Имейте в виду, что гильотину мне нахваливали Эулалио Гутьеррес и Роке Гонсалес[13], о ней лестно отзывались генералы Ортега и Фелипе Анхелес, и до меня дошли слухи, что сам Карранса умирает от зависти, потому что у него нет такой штуки.

Фелисиано был на седьмом небе от радости.

Несмотря на «случай в Сакатекасе», несмотря на все превратности судьбы, гильотина снова займет достойное ее место. Снова будут публичные казни, восхищение толпы, аплодисменты, слава. Время показало, кто был прав.

— Можете идти, — приказал Вилья.

Прощаясь, Веласко долго тряс руку генерала:

— Спасибо, спасибо, большое спасибо!

Когда он уже повернулся, чтобы уйти, Вилья окликнул его: