Эсхатологический оптимизм. Философские размышления

Существуют некоторые свидетельства о том, что образ солнца-медиатора настолько впечатлял Императора, что он при реформировании армии заменил христианскую надпись на имперской хоругви «Сим победиши» на митраистское посвящение «Непобедимому солнцу»[219]. Очевидно, что образ Митры здесь берется как философская метафора, а не как признак того, что именно митраизм вдохновлял религиозно-политические реформы Юлиана. Sol Invictus — это тот же Царь-Гелиос в его обобщающей изначальной природе. Он мог бы выступать как общий знаменатель различных религиозных образов — в духе неоплатонического синтеза или того, что позднее неоплатоник Прокл назовет «Платоновской теологией»[220].

В случае этой замены In hoc signo vinci на Sol Invictus, которую подчас трактуют как ярчайший пример «языческой реставрации», можно увидеть и нечто иное: не смену одного культа другим, но обращение к философскому истоку, общему для различных религий и вер. Подобно тому, как Империя собирает народы и царство, так и полноценная имперская сакральность возводит к генадическому истоку все частные формы. В конце концов, крест — это тоже солярный символ, и на имперской хоругви он был тесно связан с эпизодом военной победы и политическим расцветом Рима при Константине.

Попытка реставрации Платонополиса

Эпоха Юлиана была попыткой построения вселенской Империи-Платонополиса: как подлинный платоник, он пытается охватить и реформировать все области — и религиозную[221] (введение обряда покаяния, благотворительность, придание Юлианом формальным языческим культам этического характера, эдикт о веротерпимости), и сферу дворцовой жизни (рационализация придворного штата, приглашение знатных философов, ораторов, жрецов ко двору, возвращение былого статуса и силы Сенату), и финансовую (восстановление городского самоуправления, передача права муниципалитетам собирать налоги в пользу городов). Но ход истории уже был предопределен. Христианство, впитывая определенные элементы эллинизма (в частности, включив себя учение о царстве платонизма и усвоив лучшие элементы неоплатонической мистики и богословия), необратимо сносит обветшавшее здание античности.

Историк Инге замечает, что Юлиан «был консерватором тогда, когда уже не осталось ничего для сохранения»[222]. Час Юлиана пробил, а в мир пришел новый правитель. Отныне имперская сакральность и метафизическая миссия Императора трактовалась в узко христианском контексте — как фигура катехона (κατέχων), «удерживающего», семантика которого определялась структурой христианской эсхатологии, где православный Император, в толковании Иоанна Златоустого, рассматривался как главное препятствие для прихода Антихриста. Но и в этой концепции «катехона» можно увидеть далекие отголоски политической онтологии Царя-Солнца, поскольку в византизме Империя также становится метафизическим явлением и тем самым приобретает философский характер. Однако отныне речь идет о существенно редуцированной версии политического платонизма, более частной и догматически определенной, по сравнению со вселенским размахом политической философии Юлиана.

Юлианизм

Идеальное государство Платона как политический проект

В курсе «Введение в изучение платоновских диалогов»[223], прочитанном в 1871–1872 году в университете города Базель, Фридрих Ницше отметил, что политическое учение Платона — переворот, тотальное преодоление классического греческого восприятия полиса и гражданина. Особенно важным и новаторским в учении Платона для Ницше стала постановка объекта созерцания царя-философа над плоскостью религиозности, веры (πίστις), раскрытие нового горизонта созерцания над «divided line» и введение Блага, превосходящего собой все, даже само бытие. Введение дополнительной перспективы в объем полиса, появление нового над-политического актора — Сверхсущего — может быть названо действительно революционным открытием платонизма. Платоновский политический проект — проект Империи Блага, неизреченным правителем которой становится Сверхсущее (именно эту область позднее тщательно примутся исследовать неоплатоники).