Эскорт

К тому моменту, когда Леон поднимает глаза, отрывая их от экрана смартфона, девушка уже не в силах себя сдерживать. Упав лицом на поджатые к груди колени, она рыдает, содрогаясь всем телом.

Всхлипы эхом отскакивают от жутко красивых картин, заполняя все пространство комнаты.

Леонель Голденштерн не ведет и бровью. Должно быть, он перечитывал это послание десятки раз. А вот, реакция девушки вполне ожидаема.

— Догадываешься, кто это написал?

— Ты, — едва слышно, выдыхает Эльза. Качает головой, словно не хочет верить в реальность происходящего.

— Почему ты плачешь? — его оценивающий взгляд медленно скользит по Эльзе. От кончика носа до пят, словно лазерный сканер. Такой же пронизывающий и такой же бессердечный. Поскольку тахта очень низкая, макушка ее головы находится примерно на уровне колен Леона. Устремив непроницаемый взор в одну из картин, мужчина запускает массивную ладонь, утяжеленную фамильными драгоценными перстнями в ее волосы.

Ему нравится трогать ее — все равно, что прикасаться к картинам, написанным на шелке.

Однако, в движениях его благосклонной кисти нет ни нежности, ни сострадания. С тем же успехом, Леон мог бы поглаживать пушистую и мягкую шерстку своего домашнего питомца.

Успокаивающим поворотом руки, он массирует кожу головы, пытаясь взять контроль над истерикой девушки. Эльза замолкает почти сразу, подарив пространству последний глухой всхлип, и губы Леонеля трогает удовлетворенная ухмылка. Девушка не видит ее, лишь чувствует, как Голденштерн умело дирижирует ее эмоциями, не прилагая к этому никаких особых усилий.

За последнее время она привыкла к подобному общению с Драгоном, братья не далеко друг от друга ушли.

Так и хочется сказать: «Эти двое — чертовы Твиделдам и Твиделди»[2].

Братья Голденштерн явно с детства изучали не только несколько языков, искусство фехтования и прогнозирование логических ходов в шахматах, но и нейролингвистическое программирование, которым оба владеют одинаково виртуозно. В их умелых руках, точнее мозгах, если так можно выразиться, пластичной и податливой становится любая женщина. Дьявольские кукловоды, вечно соревнующиеся между собой.

Но Эльзе еще есть чем их удивить, а даже если нечем…она любой ценой это сделает.

— Тебя так сильно тронула моя предсмертная записка, моя нимфа? Точнее, той части меня, которую я предпочел убить. Или это слезы счастья, Эльза? Не каждой выпадает такой шанс — вернуть любимого с того света, — поддев ее подбородок, слегка сжимает его, заглядывая в бесконечно большие и глубокие глаза цвета Тиффани.

Потрясающий генофонд.

Мужчин всегда с неимоверной силой влекут настолько красивые и яркие женщины, именно, потому что на подсознательном уровне ухоженная и холеная самка воспринимается ими как идеальный и абсолютно здоровый сосуд для продолжения рода. Леонель четко осознает, почему Эльзу не портит даже такой видимый эффект, как огромный заживший ожог, занимающий большую часть спины и плеча с одной стороны. Любой мужчина, который будет смотреть на нее обнаженной, в последнюю очередь обнаружит дефект, несмотря на то что среднестатистическая женщина увидит его сразу и найдет его уродливым.

— Я не понимаю, как это возможно, — девушке с трудом удается сформировать свои мысли. Голова становится тяжелой, словно мозги внутри черепной коробки загустели до состояния желе. — Я хочу все вспомнить. Я не понимаю, если это правда…как ты мог стереть нас, — Эльзу не покидает ощущение того, что она внезапно оказалась в шоу «за стеклом», где главной целью создателя является ничто иное, как препарировать ее разум.

Окончательно свести с ума.

— Ты поступила также с нашим сыном, — голос мужчины звенит, как осуждающий клич разгневанного Божества, что вот-вот начнет швырять свои грозные молнии в разные стороны.

При этом, он даже не повышает тона, умело управляя голосом, используя его вместо гипнотического маятника.

Или ей кажется, и она просто не хочет смотреть правде в глаза? Возможно, проще поверить в то, что Джеймс — зажравшийся, избалованный психопат, решивший однажды сыграть с ней спектакль «Тихая гавань в далеком лесу»?

— Как? — едва ли не задыхаясь от ужаса, до последнего отрицая правду, шепчет Эльза. Губы тяжелеют, едва двигаются, при этом сердце трепещется в груди, подобно голубке, зажатой в капкане рук.

— Очень просто. Ты тоже выбрала не помнить его. Проще придумать любую альтернативную реальность, чем жить с мыслью, что ты виновна в гибели сына, — всего несколько слов, предложений…а эффект такой, словно девушку ничком швырнули на плаху.

— Я прекрасно его помню, Джеймс! — ее истошный крик кинжалом разрезает сгустившуюся энергию напряжения, циркулирующую между ними. — Его жизнь — все, что имеет для меня значение. Он жив! О какой гибели идет речь?

— Как удобно, прикрывать свою блядскую натуру, сломанную психику и жажду бабок любовью к «потерянному» сыну, — усмехается Леонель-Джеймс. Неприкрытое осуждение ранит девушку острее любого лезвия, распарывая ее затянувшиеся шрамы.

И память…вновь рассыпается на осколки.