«Если», 1996 № 10

Мне не хотелось напрягать мозги, но как только я попытался оценить свое состояние, все само собой, без малейшего усилия, разложилось по полочкам. Мне показалось, что я гляжу в тоннель, проложенный сквозь время от кратера до Эджвилла, и вижу Кири, скачущую в одиночестве по равнине, убитого горем Бреда и самого себя так же отчетливо, как сидящую рядом Келли. Потом эти миражи померкли, и я узрел не прошлое, а словно саму истину, но не ту, в которую верил раньше, потому что та истина была, как и все остальное в моей жизни, способом приспособиться и легче прожить. Нет, новая истина была глубинной правдой, сутью моего существования, и она гласила, что чувство, которое я испытываю к Келли, — это то, что мне хочется чувствовать, результат уговоров самого себя. Так работает мозг: ты убеждаешь себя в чем-то, и часто это начинает постепенно казаться чистой правдой. На самом деле я не любил Келли — во всяком случае, не любил так, как мне казалось, — однако в промежутке между бедой с Кири и концом наших скитаний Умудрился-таки полюбить. Со мной всегда так: я буду чего-то желать, на что-то надеяться, во что-то верить, потому что хочу желать, надеяться, верить. Только сейчас былое наваждение иссякло, потому что порча, напущенная Капитанами, как раз в эту минуту прекратила свое действие, и я — возможно, впервые в жизни — понял, что собой представляю, кем стал, во что верю и что люблю. Рядом были Бред и Келли. Под ее внешностью соблазнительной красотки скрывались и глубокие чувства, и пороки — как у всякого другого. Но главной ее чертой была сила духа. Раньше я не знал, насколько она сильна. Девушке, избалованной жизнью в расслабленной обстановке Уиндброукена, потребовалось гораздо больше, сил, чем любому жителю Края, чтобы совершить подобное путешествие. Она бросила вызов страшному миру, отстаивая свою честь, любовь ко мне и то неведомое ей самой, благодаря чему она сумела проявить столько мужества.

Еще у меня была Кири, но с ней все обстояло иначе…

Ее образ напоминал картину, оставшуюся висеть в затянутой паутиной комнате, которую мы оба покинули много лет назад. Ложь, которую мы с ней силой веры превратили в правду, давным-давно умерла, и Кири сделала то, что сделала, потому что этого потребовало ее естество, а не из-за меня или наших с ней отношений. Это прозрение не улучшило моего состояния, но хорошо хоть, что дымный костер старых привязанностей не помешал мне разглядеть истину. Я знал все это раньше, но был так глуп, что не сумел принять, и сейчас не мог придумать правильных слов, а всего лишь повторял Келли, что мое отношение к ней осталось прежним.

Она теснее придвинулась ко мне, я обнял ее, она положила голову мне на плечо, и мы оставались в такой позе несколько минут; думаю, мы оба чувствовали какое-то неудобство, словно стали другими. Келли растянулась и устроилась удобнее. Несмотря на пережитое, страх, пройденное расстояние и все остальное, ее тело рядом, под одеялом, придавало мне уверенности в себе.

— Тебе хорошо? — спросил я ее.

— Лучше некуда, — ответила она и неожиданно улыбнулась.

— Что тебя развеселило?

— Я хотела было сказать, что хорошо бы нам оказаться дома, но передумала. Эджвилл уже не кажется мне домом.

— Но кое-что оттуда не помешало бы, — возразил я. — Предположим, печка.

— Верно. — Она смолкла. В черной глубине неба танцевали большие холодные звезды, такие огромные, что их можно было принять за воздушные корабли Капитанов. Впрочем, я не усматривал в них опасности, а видел только мерцание и представлял себе, что это королева на троне и старый охотник с драгоценным поясом. Я гадал, что значит быть Капитаном, забавляться живыми людьми, словно игрушками. Возможно, Уоллу было легче их понять: при всей его простоте я видел между собой и Уоллом такую же пропасть, как между собой и Капитанами.

— И кровать, — почему-то сказала Келли.

— Что?

— Я подумала, что не помешало бы прихватить оттуда кровать.

— Еще бы! — ответил я. — Не помешало бы.

Она села, посмотрела на меня и прыснула.

— Ручаюсь, ты воображаешь, что лучше тебя только ванильное мороженое. Учти, я так вымоталась, что сесть и то могу с трудом, не говоря уж… — она фыркнула, — о чем-либо еще.

Она снова привалилась ко мне. Почему-то мне показалось, что она не рассердилась по-настоящему. Через пару минут она опять уронила голову мне на плечо, а еще через несколько секунд взяла под одеялом мою ладонь и засунула себе под рубашку. Тепло ее груди распространилось от ладони по всему моему телу, а грудь была такой нежной на ощупь, что я едва не потерял сознание. Охватившее меня чувство имело очень мало общего с вожделением: меня переполняли нежность, доверие, любовь. Подобное чувство не могло продлиться долго в таком месте и в такой момент, но оно хотя бы на время превратило льющийся из кратера свет в усладу для взора, а окружающую звездную пустоту в уютное одеяло; оно зашептало мне о чем-то таком, что можно лизнуть языком, взять в руки, прижать к себе, для чего я не мог подобрать название.