Она исчезла, и я невольно задумался, была ли она на самом деле. Действительно ли Вдова была Элизабет Коннели? Или же то был очередной осколок моего разбитого «я», связка объединенных одной темой воспоминаний, с которыми я должен был разобраться, прежде чем решиться на падение в небо? Бескрайняя пустота разверзлась вокруг меня, пустота, заместившая собой все сущее. И, судорожно схватившись за мачту, я подумал: «НЕТ! НЕ МОГУ!».
Но это мимолетное ощущение прошло. У меня масса вопросов, на которые здесь никто не ответит. Еще через миг я разожму руки и последую за Элизабет (если то действительно была Элизабет) в бездну ночи. Вечно падая, я превращусь в фоновое излучение, холодной тончайшей пленкой размажусь по Вселенной, стану гладкой, монотонной, адресованной всем и каждому радиограммой, которая легко поддается совершенно однозначной расшифровке. Пусть Талия передаст мою историю кому-нибудь, кто не поленится ее выслушать. Меня здесь уже не будет.
Пора в путь. Час отлета пробил — давным-давно. Мне страшно, но я ухожу.
Пуск.
Иван Вазов
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ХХ ВЕКА
Простуда вынудила молодого царя Ивана на несколько дней задержаться во дворце. Однако этим утром он чувствовал себя уже вполне здоровым и потому пребывал в настроении благодушном и приподнятом.
Зимний день был как-то по-особенному мягок и тепл, хотя небо и затянула облачная пелена, сквозь которую почти не просачивались солнечные лучи.
Царь распахнул окно и полной грудью вдохнул напоенный свежестью воздух. С жадным удовольствием заглатывал он живительные струи, любуясь высокими ясенями городского парка, раскинувшегося за стенами побелевшей от снега столицы, взлетающими к небу бесчисленными башнями и высокими сводами дворцов, шпилями государственных учреждений и золочеными крестами храмов. Ближе всех возвышалось потрясающее в своей монументальной величественности строение — Народный театр.
Однако вскоре монарх был вынужден отвлечься от прекрасных видов, поскольку прибыл с докладом его адъютант генерал Шанов.
— Ваше Величество, губернатор Охриды[8]
просит соизволения принять его. Вашего приема ожидают и другие посланцы.— Хорошо, пускай они пройдут в аудиенц-зал… Эта несносная болезнь надолго отвлекла меня от дел. Что ж, будем нагонять упущенное.
Закрыв окна, царь облачился в официальное платье и подошел к большому письменному столу, на котором громоздились кипы книг и журналов. Здесь же лежала аккуратная пачка телеграмм и писем, с которыми еще предстояло ознакомиться. Подумав немного, Иван опустился в кресло и принялся изучать почту — до приема послов оставалось еще время. За его спиной из большой золоченой рамы строго взирал внушительный образ царя Фердинанда I[9]
. Вдоль стен кабинета, покрытых коврами самых фантастических расцветок, тянулась галерея портретов работы знаменитых болгарских художников, увековечивших облики царской фамилии.Особой выразительностью в этом ряду выделялся портрет отца Ивана — монарха Бориса I. Благородный белобородый лик с пронзительно умными глазами небесного цвета и в самом деле внушал глубокое почтение.
Закончив разбирать почту, царь Иван решил связаться с сыном. Он подошел к укрепленному на стене специальному аппарату — фоноскопу — и надавил кнопку вызова. Прибор отозвался мелодичным звонком. После повторного звонка царь приблизил губы к особой переговорной трубке с укрепленным над ней экраном, при помощи которого можно было лицезреть собеседника. Экран осветился, и на нем возникло лицо царского сына.
— Добрый день, Константин!
— Здравствуй, папа. Как твое здоровье?
— Спасибо, сынок, я уже практически здоров, — в свою очередь ответствовал монарх.
— Подозреваю, что у тебя есть ко мне какое-то дело, отец. Угадал?
— Угадал. Возвращайся из Адрианополя[10]
сегодня же вечером. Я хочу, чтобы ты лично принял участие в подготовке новогодних торжеств. Ты ведь знаешь, как я ценю твое мнение. В общем, у тебя в запасе еще целых два часа… Что-то не так, сын?— Нет, папа, все хорошо. Но только… Я ведь уже обещал великому князю Александру быть этим вечером в Царьграде[11]
.— Вот как?