«Если», 2001 № 06

Счастливый Леонид Витальевич Арчеда лучился улыбкой и все ловил момент, когда ему дадут вставить слово. Атташе-кейс, в котором, надо полагать, ждала своего часа выпивка и закуска, он держал обеими руками перед грудью. Рядышком с изнанкой зеркала из отражения стены выдавалась на манер лепной гипсовой маски праздная физия Егора, с тоской наблюдавшего снаружи за происходящим.

— Значит, говоришь, изловила тебя Томка? — громогласно вопрошал дядя Семен. — Молодец баба! Одобряю! Только так с тобой и можно! А то помирать он вздумал!

— Да ладно тебе, — пробормотал хозяин. — С чего ты взял-то?

— С чего? — рявкнул шумный гость. — А кто на Иришкином кресте обещал повеситься? Я те повешусь, козел!.. Правильно, Васька, давай оживай! Какие твои годы!

Он остановился передохнуть, и в разговор наконец удалось вклиниться Леониду Витальевичу Арчеде.

— Ну, ребятишки, — сказал он, ставя атташе-кейс на стол и предвкушающе потирая ладони. — Считайте, кончились наши черные денечки! Отломили мне в Москве кредит. Сколько — не скажу, не поверите. Приму вас обоих на работу, будете в потолок поплевывать и зарплату получать.

С этими словами он открыл атташе-кейс. Противу ожиданий, там не оказалось ни выпивки, ни закуски. Одни бумаги.

— Да пошел ты на угол! — немедленно взревел дядя Семен, успевший к тому времени вновь перевести дыхание. — Слыхали мы это все, слыхали! «У меня крыша! У меня то, у меня се! Еще два дня — и я хозяин города!» Ну сколько можно ловиться на одном и том же? Зуб даю — опять тебя, дурака, подставляют, а ты и рад!

— Ну, верняк на этот раз, Семен!

— И это слыхали!

Кто-то тронул сзади Егора за плечо. Он отпрянул от стены и обернулся. Перед ним стояла давешняя незнакомка, та самая, что представилась в прошлый раз Тамарой Истриной.

Левая бровь как бы слегка смазана.

А была ли она смазана у той яростной рыжеватой фурии, что привиделась недавно в осколке зеркала? Этого Егор не помнил.

Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.

— Он там? — тихо спросила женщина, указав глазами на ртутно-серую стенку павильона, за которой по-прежнему гремел и бушевал трубный глас дяди Семена.

Растерявшись, Егор промычал нечто нечленораздельное.

— А эта?

— Кто?

Бледное личико выразило легкую досаду.

— А то не догадываешься!

— Догадываюсь, — осторожно промолвил Егор. — Все уже догадались…

Он смотрел на нее и не знал, что делать. Если она сейчас двинется к павильону, ее не задержишь. Одно отражение просто пройдет сквозь другое. Вообще такой поступок считается в Зазеркалье крайним неприличием, но раз уж она решила влезть в коробку да еще и в облике умершего человека, то, значит, и впрямь готова на все!

— Я-то тебе что сделал? — шепотом спросил он.

Рыженькая взглянула на него с таким недоумением, словно с ней внезапно заговорило отражение колоды карт или стола.

— Ничего.

— Он же зеркало грохнет! А у меня это первое воплощение!

— У меня тоже, — безразлично отозвалась она.

Внезапно дядя Семен перестал глушить округу и заговорил нормальным своим негромким ворчливым голосом. Надо полагать, вышел наружу. Егор немедленно выглянул за угол, и оказалось, что коробку покинули все скопом, включая Василия. Ну, слава Богу! В пустом зеркале ей появляться незачем.

— Куда это их понесло? — шепотом спросил Егор вышедших из павильона.

— Да придурок мой всех в ресторан поволок… — сердито сказало отражение Леонида Витальевича. — Кредит обмывать. Деньги карман жгут! А ты чего это шепчешь? — Тут Арчеда присмотрелся к Егору и вскинул брови. — Э! Что с тобой? Случилось что-нибудь?

Далее он осекся — и вместе с прочими уставился, замерев, на выступившую из-за угла павильона женскую персоналию.

Первым, как всегда, опомнился опытный дядя Семен.

— А-а! — завел он с преувеличенным радушием. — Ну и как вас теперь величать прикажете? Ириной или Тамарой?

Не отвечая, незнакомка неотрывно смотрела на отражение Василия Полупалова. Какое-то время казалось, что вопроса она не услышала.

— Ириной, — сказала она наконец, по-прежнему не спуская глаз с Василия. Тот только поеживался.

Женщина стояла в каком-нибудь шаге от Егора, и поэтому он с немыслимой ясностью видел, что бледноватое лицо ее оживает на глазах, делаясь все более подробным, а нечеткая и смазанная левая бровь прорисовывается — волосок к волоску. Впервые в жизни довелось ему наблюдать, как ненависть восстанавливает облик.

— Ну что ж ты на него так, девонька, смотришь? — с ласковой укоризной вопросил дядя Семен. — Он ведь ни в чем не виноват.

— Знаю, — отозвалась она.

— Ну да, ну да… Ветеран Зазеркалья приблизился к Ирине (Егорка посторонился) и, словно прицениваясь, обошел ее кругом. — Виноват тот, настоящий… Так?

— Да!

— А Иришка твоя, конечно, ангел… — Дядя Семен устало вздохнул. — Брось ты себя, девонька, обманывать. И Иришка была не сахар. Пила, истерики закатывала, да и погуливала тоже… Ну было ведь, признайся!