«Если», 2007 № 03

— Поэтому, — сказал я в заключение, — у меня появилось подозрение, что одни и те же лица пользуются множеством псевдонимов. Кто-то старается подкрепить свои аргументы, прячась за несколькими личинами. Если я прав, здесь можно написать статью — но не мне. Моя область не психология, не лингвистика, а социология… Зачем мне работа о кучке скептиков-уфологов, которым больше нечем заняться?

Мы попрепирались из-за того, во что мне обойдется беглый просмотр нескольких чатов и остановились на пироге с банановой начинкой. Найджел взял список чатов и ников, и мы расстались.

— Мои результаты, — заявил несколько дней спустя Найджел, — стоят целого стейка.

И отказался дать объяснения по телефону. Плюсом стало то, что он звал к себе: у него была куча бумажек, которые он хотел мне показать и которые были разбросаны у него по всей квартире, поэтому мясо я купил в ближайшем магазине.

Пакет с полуфабрикатом он равнодушно бросил в холодильник, из которого достал пиво — холодную бутылку для меня, себе он взял теплую из шкафа. А после повел в кабинет, декор которого складывался из чахлых деревьев и бледной подсветки.

— Что новенького?

Найджел указал на единственный стул.

— Вас интересовало: не меньше ли на самом деле скептиков, чем заявленных ников? — Он буквально подпрыгивал на месте.

— И что оказалось?

— Вы совершенно правы!

К стене был пришпилен мой исходный список, возле каждого ни-ка стояла галочка. Он постучал по нему для наглядности.

— Гораздо меньше.

И стал по очереди совать мне под нос страницы из кипы распечаток, изукрашенных разноцветными маркерами.

— Вы хотите сказать, что во множестве случаев реплики в чате подает один и тот же человек? Разговаривает сам с собой? Но зачем ему это дурацкое занятие?

— Подобного я не утверждал. Обмен фразами вполне реален. Говоря вашими словами, есть много истинно верующих, много разоблачителей. — Собрав листы в аккуратную пачку, Найджел, выравнивая, постучал ею по столу. — Но из спокойных и бесстрастно рассуждающих участников, которых вы называете скептиками, почти половина ников сходятся к одному и тому же лицу.

Заявление настолько меня поразило, что его обдумывание я отложил на потом.

— Еще что-нибудь?

— Во-первых, язык для вашего друга не родной. — При слове «друг» я, наверное, воззрился на него недоуменно, потому что он пояснил: — Искомый. Все равно крайне интересно.

Из шкафа появились новые бумажки с десятками тысяч аннотаций. Чем больше воодушевлялся Найджел, тем загадочнее становились его рассуждения.

— А можно попроще? — взмолился я.

Он глубоко вздохнул.

— Извините. Коротко говоря, язык у него слишком официальный: всегда правильная грамматика, а это классический признак образованного человека, говорящего на неродном языке. Почти у всех остальных участников реплики полны орфографических ошибок, слэнга и сокращений. Наш тип не употребил ни одного обособленного причастного оборота или разорванного инфинитива. Вы и сами, наверное, заметили, какими сухими кажутся его фразы. — Увидев мой кивок, он снова поддал жару: — Меня это настолько заинтриговало, что я немного расширил эксперимент. Разумеется, чаты уфологов есть во многих странах. Я более или менее бегло говорю по-французски, по-немецки и по-японски и в этих языках тоже обнаружил сходную ситуацию.

— Сходную ситуацию. — Я опустился до попугайского повторения.

— В чатах каждого языка этот самый «глас здравого смысла» скрывается под большим числом разных ников. И везде язык ему не родной.

Напрашивался очевидный вопрос:

— Одно и то же лицо в разных языках?

Найджел задумчиво склонил голову набок.

— В английском, французском и немецком — точно. С японским мне не хватает знаний. Но если бы я заключал пари, то предположил бы, что и в нем та же ситуация.

Что движет человеком, который возвел здравый смысл в культ? Пока никто не начал ломать голову над этой загадкой относительно меня самого, следовало уладить другие дела. Чтобы мою стипендию возобновили, обязательно нужно было предъявить хоть какую-то работу над диссертацией.

Моя тема, одобренная факультетом, была связана с религиозными преобразованиями в раннесредневековых обществах. А точнее, я применял анализ дискурса в контексте королевских речей, оценивая их воздействие на подданных; В те времена, когда крестился король, того же ожидали и от подданных. Я выискивал сдвиги в мировоззрении, рассматривая, как они сказывались на повседневных мирских делах и обычаях.

Чтобы найти подходящие примеры, мне приходилось осваивать уйму научной литературы и произведений тех времен. А это, разумеется, требовало опосредованного подхода, поскольку наличествовали лишь письменные тексты элиты. Кто, кроме элиты, умел писать в Средние века? Тут я мог бы углубиться в дебри, но общее важнее частностей.