«Если», 2009 № 08

<Перемены. Тяжесть обоим видам, вам и нам. Чтобы идея привилась, к ней привыкнуть постепенно>

— Люди не против вашего прибытия. Но им вряд ли понравится, что вы засеяли наши океаны и переезжаете навсегда. Да еще убиваете землян.

Центаврий ответил не сразу.

<Кого вы зовете мертвыми, сейчас живы на темных небесах.>

Маккенна моргнул.

— Это что, вера такая?

<Нет. Проистекает от небосториков.>

— Небо… что?

Компьютерщик сказал:

— Погрешность перевода. На той неделе я консультировался с астрономами. Видите ли, программа совместила два понятия. «Небо» — то есть «астрономию», поскольку планета центавриев постоянно окутана облаками, а ночное небо над ними, выше, — с «историей». Ближайшее по смыслу слово — космология, астрономия прошлого.

Маккенна посмотрел в неподвижные, ничего не выражающие глаза пришельца.

— Значит, это… наука?

<Это основополагание универсума обозначено у вас «темная энергия». Я видоизменю, показать природу вашей темной энергии. Насильное вскрытие Вселенной.>

Маккенна недоумевал: ну и что? Он, понятно, читал какой-то научпоп про какую-то «темную энергию». Предположительно, она заставляла Вселенную расширяться все быстрее.

— И что же это за темные небеса?

<Они — среда. Хаосная информация имеет расхождение в ней волнами. Высокоорганизованное сознание издает вероятностные волны, пакетами пребольшой сложности. Каковые существуют протяженно сверх гибели первоисточника..>

Маккенна моргнул.

— Вы хотите сказать, мы… наше сознание… излучает…

<Свое присутствие. Так удачнее выражать. Разумы испускают присутствие. Присутствие длит бытие, волнами внутри темных небес, которые во Вселенной повсюду. Все присутствия единятся в темных небесах.>

— Прямо проповедь.

<Вашу отдельность страхов за будущность от более обширной категории, науки, не приемлем. Постижение ее запросило от нас долгих обследований, ибо вы — форма жизни значительно юнее. Вам пока недостало времени и случая долгосрочно изучать Вселенную.>

Начинались материи выше его разумения. Голова кружилась. Маккенна неглубоко и часто дышал, сжимая и разжимая руки.

— Вам не жаль, что погибли люди?

<Нашим чувствованиям также не улечься в ваши понятия. Мы печалуемся, да. Но знавая тоже, что утрата — лишь переход на новую ступень, как наша молодь идет на берег. Уступка одной формы ради другой. Наличествует, быть может, вне темных небес нечто большее, но строго мы не знаем. Вероятностно, вопрос вне наших категорий. Пределы имеем и мы, пусть не столь великие. Вы молоды. Есть время.>

— Здесь, у нас, убийство — преступление.

<Мы не отсюда.>

— Послушайте, даже если души, или что оно там такое, куда-то переселяются, это не оправдывает убийство.

<Молодь не убивает. Охотится, питается, растет. Опять межвидовая разность пониманий.>

— Человеку расстаться с жизнью не шутка.

<Молодь, на которую вы ходили с атакой. Назвать по-вашему, вы убили.>

Глядя на Маккенну, центаврий медленно моргнул — сомкнул и вновь разомкнул узкие смотровые щели в кожистых веках круглых глаз. И нагнулся за пульверизатором. Сипящее рыльце увлажнителя выдохнуло морось, заклубившуюся вокруг всех троих.

Пары почему-то дурманили, мешали думать. В спертом воздухе поплыл странный мускусный запах.

— Я… я не знаю, куда с этим податься. Ваша молодь совершила преступление.

<Сближению светочей разума присуща цена. Мы все платим.>

Маккенна поднялся. Вокруг роилось волглое амбре пришельца.

— Кому-то это обходится дороже…

Он едва успел на погребение Лебука. Похороны были не абы какие, по сценарию. В церкви Маккенна пробормотал скупые слова утешения рыдающей вдове. Та, всхлипывая, приникла к нему. Он понимал: позже она непременно спросит, как погиб ее муж. Он прочел это в ее молящих глазах. А он не будет знать, что ответить. Или сколько ему позволено сказать. Сидя в глубине беленой баптистской церкви, он старался сосредоточиться на заупокойной службе. Ему, напарнику Лебука, пришлось произнести короткую речь над гробом усопшего. Что именно он говорил, вылетело у Маккенны из головы, едва он вновь опустился на скамью. На него косились. На кладбище Маккенна согласно протоколу стоял рядом со взводом патрульных в форме, давшим трескучий салют.

Лебук, по крайней мере, лег в землю (тело выбросило на берег, пока Маккенна загорал в госпитале). Маккенна никогда не был сторонником других вариантов, особенно с тех пор, как его жена исчезла в печи крематория. Мертвецы представлялись ему уполномоченными смерти. В последние годы покойников чаще отправляли не в могилу — в воздух, посредством кремации, а прах, случалось, и в море. Оседлость уступала разброду, кочевью. Тела редко оказывались в наличии, и оттого колесо, вертящее карусель живых и мертвых, буксовало.