«Если», 2009 № 04

Франкенштейн, похоже, полностью пришел в себя, но она продолжала гадать, что могло возбудить в нем такую глубокую печаль.

— Вас заинтересовали эти древности? — спросила она, жестом указывая на застекленные шкафы.

— Здесь действительно есть кое-что любопытное, — кивнул Франкенштейн. — Но гораздо больше меня удивляет, что такая молодая женщина, как вы, интересуется тайнами и загадками природы.

В его голосе не было насмешки, и Мэри почувствовала, как у нее потеплело на сердце.

— Да, мне это интересно, — подтвердила она. — Вот, взгляните хотя бы на эти кости… Профессор Эразм Дарвин^{4} писал по этому поводу:

Земная жизнь в безбрежном лоне вод
Среди пещер жемчужных океана
Возникла, получила свой исход,
Росла и стала развиваться рано;
Сперва в мельчайших формах все росло,
Не видимых и в толстое стекло,
Которые, киша, скрывались в иле
Иль водяную массу бороздили;
Но поколенья множились, цвели,
Усилились и члены обрели;
Восстал растений мир, и средь обилья
Разнообразной жизни в ход пошли
Животных ноги, плавники и крылья.^{5}

— Говорят, — добавила Мэри после паузы, — что подобные находки служат научным доказательством того, что Великий потоп был на самом деле. Как вы думаете, мистер Франкенштейн, неужели на месте Мэтлока действительно когда-то плескалось море? Ученые утверждают, что существа, подобные этой рыбе, исчезли примерно во времена Ноя…

— Я считаю, что эти кости гораздо старше Ноя и принадлежат какому-то допотопному существу, которое, с точки зрения анатомии, было ближе к ящерицам, чем к рыбам. Первоначально они, конечно, состояли не из известняка, а из нормальной костной ткани — просто они слишком долго пролежали в земле и изменились благодаря действию каких-то химических процессов.

— Вы, стало быть, изучали химию и анатомию? Франкенштейн постучал ногтем по стеклу витрины.

— Три года назад я действительно был увлечен этими науками, но они меня больше не интересуют.

— Вы больше не интересуетесь наукой и тем не менее специально приехали в Лондон, чтобы встретиться с лучшими английскими учеными?

— Я… да-да, вы правы. Удивительно, что вы до сих пор помните о нашей с вами краткой беседе, хотя с тех пор прошло уже больше двух месяцев.

— У меня хорошая память, мистер Франкенштейн.

— Я должен был догадаться об этом уже по тому, как точно вы процитировали профессора Дарвина. И все же мне казалось, что такая женщина, как вы, должна интересоваться, скорее, искусством, а Отнюдь не наукой.

Мэри рассмеялась.

— Можете не сомневаться, я прочла положенное количество романов, которыми так увлекается большинство девушек. И не только романов, но и различных поучений для юношества. Моя сестра Элизабет до сих пор называет меня Великой Нравоучительницей… В таких случаях я обычно отвечаю, что зло дается легче, чем добро, и может иметь множество обличий… — Она слегка пожала плечами.

Франкенштейн долго не отвечал. Наконец он сказал:

— Может статься, что мир вовсе не нуждается в исправлении нравов.

Сначала эти слова озадачили Мэри, но потом она припомнила, что он говорил по поводу науки во время их краткой встречи в Лондоне.

— Но позвольте, мистер Франкенштейн, что может быть плохого в проповеди добра? Я уверена, что в этом нет ничего дурного, как и в тщательном изучении тех сущностей, которые милостивый Господь создал в своей неизъяснимой мудрости.

— И все же богобоязненный христианин может не согласиться с предположением мистера Дарвина относительно зарождения жизни в воде, в какой бы изысканной поэтической форме оно ни было высказано, — возразил он каким-то чужим, отстраненным тоном. — Разве без вмешательства Бога можно создать живую душу?

— Я уверена, что следы Божественной работы можно разглядеть повсюду, в том числе и в костях этой окаменелой рыбы, — ответила Мэри, указывая на застекленную витрину.

— Значит, у вас больше веры, чем у меня. Либо веры, либо невинности…

Мэри покраснела. Она не привыкла и не умела пикироваться с мужчинами, ибо они никогда не обращали на нее внимания, а если и обращали, то не воспринимали ее всерьез. Если кто-то из кавалеров и заговаривал с ней, речь, как правило, шла о погоде, о модах, о последних городских сплетнях и прочих пустяках. Сейчас, однако, Мэри казалось, что она каким-то образом сумела заинтересовать Франкенштейна, и это предположение наполнило ее радостью и торжеством.

Их дальнейшей беседе помешало появление Китти и Джорджины, которые вошли в зал в сопровождении Клерваля.

— А-а, вот и она!.. — воскликнула Китти. — Я же говорила, мосье Клерваль, что моя сестра наверняка в музее — любуется древними костями и прочим мусором.

— И уж совсем не удивительно, что мой друг тоже здесь, — отозвался Клерваль и улыбнулся.