«Если», 2010 № 04

…и теперь впервые в жизни он испытал ощущение, которое романисты называют "внезапной слабостью".

— Что они задумали?

— Чи не любят людей. Они считают нас агрессивными и невежественными обывателями с едва развитыми понятиями об эстетике, но с постпопкультурой, которая унижает и нас, и любую инопланетную расу, когда-либо пытавшуюся оценить любое из наших произведений. Расписание их программы по изучению человеческой литературы целиком посвящено утверждению этого тезиса. Они приглашают сюда наших лучших авторов — во всяком случае, тех, кого не успели предупредить, — и делают это с конкретной целью унизить нас неадекватностью наших литературных традиций, если судить о них по весьма специфическим критериям их местных стандартов. Короче, ты здесь в качестве отрицательного примера. Вроде мальчика для битья. Никакое твое произведение, независимо от его качества, в принципе не может заслужить их одобрение. Повторю — никакое. А особенно им нравится раздирать на клочки наших классиков. С одной только Джейн Остин они проделали такое, что даже самая сильная женщина разрыдается.

Карлсон сглотнул:

— Тогда почему мы все еще здесь сидим?

— Потому что у нас нет выбора. Мы подписали контракты. Мы получили их гонорары. Мы согласились приехать и отвечать на их вопросы. Если любой из нас откажется сотрудничать, то ему выставят такой штраф, что ни один писатель за всю жизнь с ними не рассчитается, и в конце концов они станут владельцами прав на все его уже написанные и будущие произведения. А это даст им право захоронить репутацию писателя в еще более глубокой могиле, публикуя аннотированные издания, единственная цель которых — подтвердить их мнение о том, что он бесчестный, слабоумный, ограниченный, бесталанный и вообще уступает чи во всех отношениях. — Она поморщилась. — Только дернись, и тебя похоронят. Но я скорее умру, чем позволю надругаться над "Холодной победой".

То был первый роман Сандры — портрет персонажа, тайным прототипом которого стал ее далекий и строгий отец. Карлсон вспомнил ее слова о том, как она изрыдалась, пока писала книгу. Вспомнил одобрение, которое получил опубликованный роман, как у него стоял в горле комок, когда он его читал, и то ощущение близости к Сандре, которое роман ему подарил. А потом осознал, что чи наверняка задавали Сандре уничижительные вопросы об этой книге, и ей приходилось сидеть и выслушивать их, неделю за неделей. И тогда в нем вспыхнул гнев — всепоглощающий гнев, охватывающий автора в обществе злобных критиков, и он заявил:

— Я не допущу, чтобы такое сошло им с рук!

Она фыркнула:

— О Брайан. Ну как ты сможешь их остановить?

— Еще не придумал. Но я их раздавлю. Не волнуйся. Я еще заставлю их заткнуться и уйду, когда они будут молить о пощаде. Клянусь!

Несколько секунд Сандра лишь смотрела на него моргая, потом рассмеялась:

— Я тебе едва не поверила.

— А ты поверь. Я говорю серьезно.

Она коснулась его губ:

— Знаю. Но это их мир, их правила, их эстетика. Ты не сможешь писать такую прозу, которая им понравится, и не сможешь заставить их полюбить свою. Ты затеваешь дурацкую игру.

— Значит, я дурак, — опрометчиво признал он. — Но я их одолею. Обязательно.

Она вздохнула, посмотрела на него с той особой чувственностью, которая не хочет пересечь границу жалости, и целомудренно чмокнула его в щеку:

— Если когда-нибудь сможешь сделать то, что сказал, то навечно станешь моим героем.

— Правда? И ты согласишься дать мне второй шанс?

Колеблясь, она все же произнесла:

— Почему бы и нет?

И это, разумеется, стало вызовом, который гетеросексуальный мужчина-писатель не принять не мог.

* * *

На следующий день голова у него трещала после бесчисленных стаканов и бокалов, которые ему подсовывали братья-писатели, с нетерпением желая увидеть, как новичок последует их примеру и напьется в стельку. Тем не менее Карлсон вышел из поселка униженных и отыскал дорогу к главной библиотеке университета, где библиотекарь-чи взглянул на него и вопросил, снабдив интонацию должной смесью презрения и снисходительности, не перепутал ли он здания. Разве хранящиеся здесь произведения не отличаются подтекстами и тонкостями, не постижимыми для человеческого существа?

Карлсон лишь улыбнулся и вручил книжному червю список из трех названий, признанных величайшими романами в истории чи. Тот сообщил, что все они имеются в гипертекстовой сети. Карлсон снова улыбнулся и промурлыкал:

— Ах, но какое чувственное удовольствие я испытываю, когда держу книгу и впитываю ее мудрость…

Для решения вопроса потребовалось общение между библиотеками и консультация с директором программы по изучению земной литературы, но уже к концу того же дня чи разрешили напечатать дубликаты всех трех романов в одобренных коммерческих переводах и в формате и переплете, которые Карлсон предпочитал.

Это оказалось ошибкой.

Ни один из романов не был короче трех тысяч страниц.