«Если», 2011 № 02

— Потому что я был твоим подобием, но не тобой, — без промедления ответил Таувус. — Я был как ты, но в то же время оставался одним из них. Ведь я стоял за мир, принадлежащий тем, кто жил в нем, и не был просто твоей игрушкой.

Фаббро кивнул.

— Именно этого я и хотел от тебя, — задумчиво сказал он.

День клонился к вечеру. Восточную гряду вершин за водой золотило опускавшееся солнце.

— После того как закатится светило, — спокойно молвил Фаббро, — мир прекратит свое существование. Все уже вернулись ко мне. Пришло время и нам с тобой уладить отношения.

Таувус был захвачен врасплох. Как мало, оказывается, осталось времени. Похоже, он где-то просчитался, не имея возможности взирать с Олимпа, на котором до недавних пор обретался Фаббро, наслаждавшийся перспективой, видимой из Мыслеконструктора. Ему и в голову не приходило, что конец настолько близок.

Однако выказывать свое смятение Таувус не намеревался.

— Полагаю, ты будешь читать мне нотации относительно всех страданий, которые принесли мои войны. — Говоря это, Таувус собирал камни по всему берегу, собирал быстро, в спешке едва ли не отчаянной, словно они имели воистину жизненное значение. — И еще, думаю, хочешь напомнить обо всех детях, лишенных мною родителей, — продолжил он.

Он бросили камень. Всплеск. Брызги.

— И о насилии, учиненном всеми конфликтующими сторонами, — проговорил Таувус, швырнув новый камень, — и о пытках, — добавил он, метнув еще один, — и о массовых казнях.

Камни кончились. Таувус сердито глянул на Фаббро.

— Полагаю, ты также хочешь осудить меня за превращение крепких фермеров, охотников и рыболовов в пассивных рабочих, жителей скучных городов, день ото дня производящих предметы непонятного для них самих назначения и проводящих свои вечера за созерцанием движущихся картинок на экранах, изготовленных для них другими рабочими.

Покачав головой, он отвернулся, как бы разыскивая взглядом новые камни.

— Я привык представлять тебя в виде некоего стороннего наблюдателя, — продолжил он. — Так было, и когда мы воевали, и когда проводили индустриализацию, и когда сгоняли людей с земель… во все эти трудные времена. Я привык представлять, как ты осуждаешь меня, цокаешь языком, качаешь головой. Но лучше попробуй сам привнести в мир прогресс без единого негативного последствия для кого бы то ни было. Попытайся, если хочешь.

— Иди же сюда, Таувус, — позвал его Фаббро. — Сядь рядом со мной. Ты знаешь, что не собираешься уничтожать меня. Ты знаешь, что не можешь реально изменить ход событий, которые должны произойти в этом мире, как и в любом другом. Тебя оставили не только твои армии, Таувус, но и твоя стальная воля. Она более не имеет смысла.

Однако Плащ предлагал иную точку зрения.

«Уничтожь Фаббро, и станешь им, — безмолвно нашептывал он. — И тогда сможешь перевести назад стрелку часов».

Таувус понимал, что Плащ прав. Без Фаббро, способного помешать ему, он и в самом деле сумел бы отсрочить конец — не навсегда, но еще на несколько поколений. И все это время мог править в Эсперине так, как никогда не правил до того, без Фаббро, надзирающего снаружи, когда некому будет заглядывать внутрь и судить его. Плащ был прав. Он станет Фаббро, станет Фаббро и Таувусом одновременно. Это было возможно, и более того, послужило главной причиной, побудившей его явиться сюда.

Он посмотрел вниз, на Фаббро. Торопливо отвернулся к глади озера. Прошло полных десять секунд.

Наконец Таувус неторопливо потянулся к застежке Павлиньего Плаща. Помедлил. Опустил руку. Снова тронул застежку. Пальцы его дрожали, повинуясь поступавшим от мозга противоречивым сигналам, но, наконец, он расстегнул Плащ и начал стаскивать его с плеч, сперва медленно, а потом вдруг отбросил его, слово опасаясь, что одеяние вцепится в него и не отпустит. Плащ повис на ветвях невысокого дубка, уголком касаясь каменистой почвы. Умные глазки его — зеленые, золотые, черные — все оглядывались по сторонам. Плащ смотрел на Таувуса, следил за Фаббро. И как всегда наблюдал за всем, анализируя, оценивая варианты и возможности. Однако (что вполне понятно для висевшего на дереве одеяния) у него не было собственных намерений, а стало быть, и собственной цели.

За озером горели восточные холмы. Пасшиеся на них овцы купались в золотом свете. Однако над озером ощущалось присутствие и холмов западных, тени которых тянулись длинными пальцами к двум небольшим фигуркам у края воды — безмолвно стоящей, и безмолвно сидящей на бревне. Без Плаща, в простой белой рубашке и белых бриджах, Таувус сделался еще более похожим на Фаббро. Незнакомец не смог бы различить их.

Над водой появилась стая гусей, пасшихся весь день ниже в долине. Мирно перекликаясь, они с плеском опускались на прозрачную светящуюся воду.

— Поднимаясь сюда, — проговорил наконец Таувус, — я встретил троих детей, напомнивших мне о других ребятишках, которых я видел, просто заметил когда-то, проезжая мимо в танке. Я был слишком занят отчетами подчиненных и собственными приказами, чтобы обратить на них внимание. Но по какой-то причине эти трое навсегда застряли в моей памяти.