«Если», 2012 № 12

— Насколько я понимаю, вас интересует, нет ли у меня к ней претензий из-за того, что она стала одним из моих самых громогласных критиков. Нет, меня это нисколько не раздражает. Фактически, она оказывает мне услугу. То же можно сказать обо всех моих критиках — а я уверяю вас, Кларисса далеко не единственная, и даже отнюдь не самая язвительная среди них.

— Какую услугу?

— Когда я могу ответить на возражения своих самых твердолобых критиков, я становлюсь гораздо увереннее в собственных идеях. Теории для их создателей почти как дети: когда тебе в голову приходит оригинальная идея, как правило, ты слишком вовлечен, слишком близок к ней, чтобы оценить ее должным образом.

— Но что если они так и не примут ваши ответы, даже после того как вы сами уверитесь в том, что правы?

— Тогда это их проблема. Истина не зависит от того, сколько человек в нее верят.

Такой ответ показался мне несерьезным.

— Но ведь ваша научная репутация и возможности финансирования зависят от того, что думают о вас коллеги.

— До определенной степени. Но после того как ты оказался прав относительно нескольких вещей и доказал это к удовлетворению большинства широко мыслящих людей, беспокоиться уже незачем. — По снова блеснул мимолетной улыбкой. — Ты можешь быть «гадким утенком» и, несмотря на это, делать успешную карьеру, до тех пор пока не слишком перегибаешь палку.

— А ваша жена?

И снова вопрос поверг По в замешательство — как я и намеревался. Впрочем, он быстро оправился, и лишь малейший след раздражения остался в его голосе.

— Ну да, я вижу, вы уже слышали о ней. Она не перегибает палку; да она ведь и не ученый. Честно признаюсь, я не верю во многое из того, что она говорит. То есть я верю в то, что она говорит искренне, но не думаю, что ее интерпретация некоторых вещей является корректным описанием реальности. Однако, несмотря на это, я ее люблю. Есть в этом смысл? По-видимому нет, по крайней мере для некоторых людей; однако тем не менее это так.

Для меня в этом был смысл. Я подумал о моей собственной ситуации. Уже больше года я хотел спросить у Сары, выйдет ли она за меня замуж, но снова и снова продолжал откладывать этот вопрос. Сара знала совсем другого человека — вымышленную личность, подлинность которой была подтверждена моими нанимателями. По окончании срока моего контракта, если бы я этого потребовал, правительство — предположительно — обязано сделать эту личность постоянной. Тогда я смог бы стать Арленом Рейерсом, независимым консультантом. По-настоящему.

Однако как знать, что сказала бы Сара, если бы узнала, кто я на самом деле.

И здесь возникал следующий вопрос: а собственно, кто я на самом деле?

Рано или поздно это тебя достает — все это вынюхивание, вся эта ложь, все эти шпионские хитрости. Ты больше не знаешь, кто ты такой. Иногда ты не понимаешь даже, существуешь ли на самом деле. Ты не уверен, есть ли хоть что-нибудь на самом деле. Все вокруг приобретает ощущение хрупкости, паутинности; один хороший рывок — и все, что ты считал знакомым, распадается на части. Может быть, поэтому я и принимал теории По так близко к сердцу: они затрагивали все основы — на уровне, лежащем глубоко под поверхностью.

Одно я знал наверняка: мне нужно уходить с этой работы.

Мой коммуникатор зажужжал особым образом: три коротких гудка, потом три длинных и опять три коротких — что означало срочный вызов. Я попрощался и поспешил укрыться в смотровом кабинете, чтобы ответить.

Новости были хорошими: местная полиция отыскала пропавших охранника и санитара, оба живы и невредимы.

К следующему утру наши люди уже добились передачи двоих подозреваемых. Чтобы избежать осложнений, мы забрали их из окружной тюрьмы и поместили в офисном центре, часть которого арендовало правительство.

Когда я вошел в кабинет, над пленниками нависали четверо широкоплечих верзил. Охранник и санитар, привязанные к офисным креслам с отломанными колесиками, смотрели на них снизу вверх и протестовали, заявляя о своей невиновности. Комната была маленькая и без окон; воздух спертый, в нем висел всепоглощающий запах страха, исходящий от двоих подозреваемых.

Я велел допрашивающим ждать снаружи, пока они мне не понадобятся. Они вышли, на прощание окинув подозреваемых мрачными взглядами. Когда дверь закрылась, я улыбнулся, присел на край стоявшего перед стульями складного столика и произнес:

— Итак, что же произошло?

Я уже знал, что произошло, но хотел услышать рассказ из первых рук. Лицо Шелдана, старика-охранника, было землистым, но он казался более спокойным. Трей, молодой санитар, выглядел перепуганным до смерти.

— Мужчина навалился на меня, — сказал охранник. — Сильный и быстрый. Но потом отпустил. Я пообещал ему… Пообещал, что не стану вмешиваться.

— Не станете вмешиваться во что?

— В то, что им надо было сделать, — сказал санитар.

Его относительно твердый голос удивил меня. Из его глаз не ушло испуганное выражение, но в остальном он казался спокойным.

— И что же это?

Но санитар с охранником покачали головами. Оба заявили, что не имеют об этом никакого понятия.