Если бы

Взвалив на себя все возможные заботы, Лина загружала каждую минуту делом, только бы не остаться наедине с безрадостными мыслями. Чем сильнее она рвалась к Берри, тем больнее разбивалась, лишаясь душевного равновесия на тысячи часов. Любить публичного человека каторжный труд, но любить Берри – самоубийство. Мера боли? Где она? Сколько жизни оставить позади, прежде чем будет легче?

Лина едва замечала мелькание за стеклом невысоких домов, зелёных алей и парков, вздохнула, и почти сразу тёплая ладонь накрыла ледяные пальцы на краю сидения. Лина покосилась на прямоугольную кисть, не двигаясь, затаила дыхание. Спустя секунду, Олсен сжал ладонь крепче, обозначив перелом. Перед глазами запрыгал ряд тонких пальм, и Лина отчётливо расслышала, как за спиной со скрежетом рухнул мост, разделив отношения на «до» и «после».

Сбавив скорость, автомобиль неспешно катил по широкой дороге меж ухоженных коттеджей. Притормозив, свернул на мощённую светлой плиткой площадку перед белым одноэтажным домом с синими ставнями и серой черепичной крышей. Олсен открыл дверцу и галантно предложил руку, помогая выйти из машины:

– Приехали. Что скажешь?

Долетевший с океана бриз распахнул плащ, и Лина удержала полы, прищуриваясь, свыкаясь с яркими неразбавленными красками. Здесь было ветрено, но казалось теплее, чем в Долине, а воздух прозрачней и чище. Они пересекли травяную лужайку, окаймлённую невысоким бордюром розовых кустов усыпанных мелкими коралловыми бутонами. Лина непроизвольно улыбнулась: вспомнила, как подростком ненавидела дачу. Брезгливо следила за мамой, которая ловко обрезала розы и пыталась убедить, что ухаживать за растениями не менее интересно, чем их рисовать. Мама смеялась, придерживала старую соломенную шляпу, и так же щурилась от солнца, как она.

– Чудесный цветник, – хрипло выговорила Лина, надевая тёмные очки. – Напоминает о маме. Он бы ей понравился.

Олсен хозяйским взглядом окинул клумбу, соседские коттеджи справа и слева по улице, припаркованный у поворота автомобиль:

– Давно не виделись?

– Больше трёх лет.

– Пригласи её на новоселье.

– Хорошая мысль, – Лина отвернулась и поднялась тремя широкими ступеньками на крыльцо, затолкав поглубже разочарование: родители получили из посольства новый отказ в открытии визы.

– Зайдём внутрь? Здесь... прохладно.

Мягкий свет просвечивал сквозь облако фисташковых штор, наполняя просторную гостиную звенящей свежестью. Выкрашенные белой краской стены, молочная плитка на полу, деревенская мебель из выбеленного дуба и лёгкая нота лаванды в текстиле и воздухе окружили уютной простотой. Лина улыбнулась:

– Прованс… – Она подошла к спящему камину, провела ладонью по шероховатой каменной полке, казалось хранящей тепло былого жара:

– Мне нравиться.

– Рад это слышать. Полагаю, кухня несколько мала, но не думаю, что ты будешь проводить много времени за стряпнёй. Наверху хозяйская спальня с ванной, гостевая и второй санузел. – Олсен посмотрел на лестницу перед столовой. – Осмотрим?

– Знаешь... я немного устала, – проговорила Лина, не оборачиваясь. – Уверена, меня всё устроит.

С улицы доносился радостный птичий щебет, над каминной полкой звонко тикали часы. Поправив резную шкатулку, она погладила пальцем узор, хрипло проговорив:

– Ян, давай обсудим аренду.

– Забудь о ней. – Олсен прошёл на середину комнаты, обводя гостиную рукой: – С прошлой недели, этот коттедж мой.

Сунув взмокшие ладони в карманы, Лина выпрямилась и повернулась к нему лицом:

– Спасибо, Ян. Но, я так не могу. Мне очень жаль.

– Присядем, – он указал на один из мягких диванов перед журнальным столиком; с минуту сонно глядел на неё, затем откинулся на спинку: – Лина, выходи за меня замуж.

Она пыталась сглотнуть, но во рту пересохло. Загорелое лицо, напротив, прорезали морщины, придавая чертам выражение усталой горечи. Лина смотрела на Яна расширенными глазами, не думая, что он способен шутить, и все же сомневалась, что верно понимает.

– Выслушай не перебивая, – попросил Олсен, поправляя в вырезе светлого джемпера воротник рубашки. – Я променял молодость на старческую мудрость уже давно. Всю жизнь работал, воздвигая свою империю, и теперь, когда мне сорок восемь, я знаю: ничего другого в жизни не умею и уже не успею.

Он замолчал, и когда Лина решила, что Ян ничего не добавит, продолжил:

– Моя жена умерла десять лет назад. Детей у меня нет. Мне некому передать свою империю.

– Ян... – Лина пыталась ободряюще улыбнуться, – мне так жаль.

– Ты не поняла, – сухо заметил Олсен. – Меня не за что жалеть. Видимо, я недостаточно ясно выразился. Я не прошу милостыню или жалость. Не выношу благотворительность в любой форме. Я эгоист, Лина. И хочу вовсе не сиделку или компаньонку, а жену. Причём молодую, красивую и талантливую, с которой намерен, в том числе, заниматься и сексом.

Олсен поднялся, вынул из кармана портсигар, но передумав, вернул на место и подошёл к окну:

– Не хочу, чтобы между нами осталась тень недопонимания, – холодно проговорил он.