Пришел учитель французского: будем заниматься два раза в неделю, по вторникам и субботам. <…>
<…> Первый урок с г-ном Брюне – литература, грамматика, риторика, история, мифология. Было что-то вроде экзамена.
Пришел учитель арифметики и космографии. Пока мы с ним беседовали, Поль принес шляпку из Парижа, мама не хотела платить не глядя, коробку открыли и про учителя забыли. В девять вечера получаем от этого учителя письмо, где он пишет, что ему был оказан скверный прием и т. д., что чистая правда. Я очень рассердилась, очень. <…>
Первый урок немецкого; я не любила этого языка, только недавно он стал меня привлекать, и теперь я его люблю, я его учу со страстью. <…>
Я лентяйка, будильник прозвонил в пять, я переставила его на шесть и проспала до семи. Если я начинаю на полчаса позже, весь день испорчен, ничего уже не делаю. Так сегодня и вышло. Ни английского, ни итальянского, ни латыни. Одним словом, ничего. Но у меня был урок разговора с Хичкок. Это полезнее всего остального.
Сегодня впервые говорила по-итальянски. <…> Позавчера был первый урок физики. Ах, как я собой довольна! <…>
Все время стараюсь не падать духом… <…> Не стоит растравлять себя сожалениями. Жизнь коротка: пока можно, надо смеяться. Печали сами придут, надо их избегать. Бывают несчастья, от которых не убережешься: смерть, разлука, – хотя даже в разлуке есть свое очарование, пока надеешься. Но портить себе жизнь мелкими неприятностями – фу! Я не придаю значения пустякам; терпеть не могу мелких будничных обид; только смеюсь и переступаю через них. <…>
Сегодня день тетиного ангела. <…> Меня попросили сыграть на рояле, я сыграла им анданте из минорного концерта Мендельсона, но им не понравилось, хотя играла я хорошо. <…>
Мы омещаниваемся! И я ничего не могу сказать, чтобы не вышел скандал.
Пошла к маме и кротко рассказала ей все, что вчера перестрадала. Никакой сцены не вышло, наоборот, признали, что я права. Я тихо плакала, опустив голову, так что слезы натекли на пол и он стал мокрым, и, если бы это была сцена из мифологии, мог бы образоваться источник. Мама сказала, что мы не можем много бывать в обществе из-за моих разлюбезных теток и из-за мамаши Толстой.
<…>
Консул должен был представить нас префектуре, но они все плохие. Мама недостаточно живая и предприимчивая, не обращает внимания на пересуды, люди клевещут, а она не возражает. И потом, мы, к сожалению, слишком добрые: принимали у себя бог знает кого. <…>
Сегодня отыскиваю в книге задание, и тут милочка Элдер[20] говорит: «You know, the Duke of Hamilton is going to marry the Daughter of the Duke of Manchester, very soon». – «Indeed?»[21] – пролепетала я. Я заслонилась книгой, потому что покраснела как мак. Как будто острый нож вонзился мне в грудь. На меня напала такая дрожь, что я еле удержала в руках книгу. Я испугалась, что сейчас потеряю сознание, но книга меня выручила. Чтобы успокоиться, несколько минут я делала вид, что ищу нужное место. Урок я отвечала дрожащим голосом. Я призвала все свое мужество, как когда-то, чтобы прыгнуть с мостков в купальне, и сказала себе, что нужно смириться. Стала писать диктовку, чтобы некогда было разговаривать. <…>
<…> Ницца уже не та. <…> Только он и привязывал меня к Ницце. Теперь я ее ненавижу и она для меня невыносима.
У меня больше нет цели. Выхожу из дому просто так, чтобы выйти. Тоскливо! Ах, как мне тоскливо!
<…> Господи, спаси меня от отчаяния! Господи, прости мне мои грехи, не карай меня! Все кончено!.. кончено!.. У меня лицо чернеет, как подумаю, что все кончено!..
<…> Сегодня мне хорошо, мне весело: может быть, все еще и неправда, потому что никто не подтвердил ужасного известия, а по мне, уж лучше заблуждение, чем печальная правда.
Я играла на рояле, и тут приносят газеты. Беру «Галиньяни'с мессинджер», и первые же строчки бросаются мне в глаза: «The Berlin journals state that the betrothal of the Duke of Hamilton to Lady Mary Montague, daughter of the Duke of Manchester, was celebrated at the court of Baden on the 9th inst»[22].