Если бы я была королевой… Дневник

Занятно, что я вправе всерьез рассуждать о своей кончине; повторяю, это меня забавляет. Жаль, что приличия не велят искать иных слушателей, кроме моего исповедника Жюлиана. <…>

Воскресенье, 31 декабря 1882 года

Для живописи слишком темно, отправляемся в церковь… <…> Потом еще раз едем на улицу Сез посмотреть выставку. Бастьен, Сен-Марсо и Казен. Картины Казена[164] вижу впервые, они меня покорили. Это поэтично, но «Вечер в деревне» Бастьен-Лепажа ни в чем не уступает профессиональному поэту по имени Казен, хотя заметьте, что именно Бастьену часто доставался лестный титул первоклассного ремесленника.

Провела на выставке бесценный час – какое наслаждение! <…> Свет не видел скульптора, равного Сен-Марсо. Здесь уместны слова, которые говорились столько раз, что стали банальными: его работы живут – и это чистая правда. <…>

Но он еще молод и не умер, а потому мои восторги кажутся преувеличенными.

Временами я готова поставить его выше Бастьена.

У меня появилась навязчивая идея: хочу картину одного и скульптуру другого. <…>

1883

Понедельник, 1 января 1883 года

Только что от болезни или раны умер Гамбетта. Не могу выразить, какое странное впечатление произвела на меня эта смерть. В нее невозможно поверить. Этот человек настолько был частью жизни всей страны, что без него немыслимо представить что бы то ни было. Победы, поражения, карикатуры, развлечения, хвалы, шутки – ничто без него не обходилось. <…>

Вторник, 16 января 1883 года

Младший Бастьен повез нас в Виль-д'Авре, в дом Гамбетта – там работает его брат. <…>

Бастьен работает в изножье постели <…>. Здесь ничто не тронуто, на перину, изображающую тело, наброшены смятые простыни, на простынях цветы. По гравюрам невозможно судить о размерах комнаты: она почти вся занята кроватью. Промежуток между кроватью и окном не позволяет отойти на должное расстояние; поэтому кровать изображена на картине не полностью, ее ножек не видно. Картина – сама правда. Голова покойного откинута назад, она видна в три четверти, на лице выражение отрешенности, сменившей страдание, и совсем еще живой безмятежности, но в ней сквозит уже нечто потустороннее. Душераздирающе изображено распростертое, неподвижное тело, из которого только что ушла жизнь.

Впечатление от картины подкашивает, преследует вас.

Счастливый человек Бастьен-Лепаж! Мне немного неловко… <…> На вид ему лет двадцать пять, но он так доброжелателен, безмятежен, так естественно держится, как умеют только великие люди – например, Виктор Гюго. В конце концов я начну считать его красавцем; во всяком случае, в нем есть бесконечное очарование, присущее значительным, сильным людям, которые сами без глупости и фатовства сознают свое избранничество. Он болтает с Диной, все другие в соседней комнате, а я тем временем смотрю на него за работой. На стене виден след пули, убившей Гамбетта. Он показал нам этот след, и тут я наконец расплакалась от тишины в спальне, от увядших цветов, от солнца, которое светит в окно… Но он в это время отвернулся, весь погруженный в картину; и вот, чтобы не терять выгод от своей чувствительности, я порывисто протянула ему руку и быстро вышла с лицом, залитым слезами. Надеюсь, он успел это заметить. Глупо… да, глупо признаваться в том, что вечно заботишься о производимом впечатлении. <…>

Четверг, 22 февраля 1883 года

<…> Голова младшего мальчика совсем готова.

Одна у себя в мастерской, играю на рояле Шопена, а на арфе – Россини. Прекрасный лунный свет; в большое окно видно очень светлое, синее, великолепное небо. Думаю о моих святых женах, в полном восторге от того, как мне видится картина, и ужасно боюсь, как бы кто-нибудь не сделал это до меня… <…>

Нужно научиться запечатлевать такие мечты, как нынче вечером: пускай все поэтичное, что приходит на ум, не пропадает, а переплавляется в картины… Может быть, в дневнике?.. Нет, он и без того слишком длинный. Ах, только бы Господу было угодно, чтобы я написала мою картину, настоящую, прекрасную. В этом году опять сделаю не более чем этюд… Вдохновленный Бастьен-Лепажем? Господи, да: его живопись так похожа на натуру, что, если верно копируешь натуру, неизбежно обрекаешь себя на сходство с ним. Лица у меня получились живые: это не красивая живопись в стиле Каролюса, а просто – живопись; словом, тут есть плоть, есть человеческое тело, оно живет, дышит. Это не ловкость, не манера художника, а природа как она есть, и это замечательно.

Суббота, 24 февраля 1883 года