Если бы я не был русским

— Любопытно, что не мы вытащили их из подвалов, а сами попали в них. В подвалы их эстетики, принципы которой они сформулировали при помощи нас. Если вначале образ «русского рокера» был неуловим и чаще всего напоминал плохую копию какой-нибудь западной звезды рока, то со временем он приобрёл явные черты монстра. Сначала это стало проявляться в интонациях вокала. Пелось как будто бы о стремлении к чему-то хорошему, о свободе и гнёте тоталитаризма, но с интонациями, приличествующими словам «убью, падла» или «порежу, курва» в лучшем случае, а в худшем таким выражениям, от которых волосы растут вспять и выпадают с другой стороны тела. И мы это скушали и облизнулись, потому что пролетарскому искусству оказались не по плечу супергрёзы о сверхкрасоте и совершенстве, а отечественные сувенирно-дешёвые королевы красоты не разожгли красивых фантазий и полноценного вожделения отечественной публики. И наш альтернативный «русский рок» смело воспел доступное и близкое ему уродство. Публика, скучающая на сеансах зачаточной эротики артистов, имитирующих западный стиль, бешено ревёт и хохочет при виде якобы полупарализованного и косноязычного певца, который от природы горбат, лыс и косоглаз. И кто хохочет и платит деньги? Мы, а не они, валяющие дурака на сцене.

Герой нашего временя — монстр. У него нет ни тяги, ни потенции к положительному герою и нет способностей или смелости хотя бы притвориться им и осмелиться надеть на себя его светлые одежды. Нас более полувека приучали мерить жизнь и искусство землянками, окопами, разъезженными грязными дорогами, кирзовыми сапогами, буржуйками с бьющимися в них вороватыми огоньками, колючей проволокой вокруг зон и холщовыми истинами — жизнь прожить, не поле перейти. Кому-то это было выгодно — наши неустроенность, нищета, обделённость. А мы в свою очередь врубились во всё это, да ещё стали испытывать такие глубокие эстетические переживания от грязи, крови, уродства и убийств, что если бы кто-то из великодушия захотел нас вытащить из этой ямы с нечистотами, ему бы не удалось. Катарсис золотарством — необходимое условие становления русского национального самосознания и рождения эпических героев. Нам трудно воспринимать аристократических поэтов и писателей Запада и даже наполовину своего Набокова, хотя этот-то нам по «Лолитам» и «Дарам» — двоюродная родня.

Мы освободились от рабства только в середине 19-го века. Мы опрощались, шли в народ, бросали бомбы в губернаторов в конце века того же. Мы разбивали мраморных и бронзовых венер, резали штыками полотна, жгли книги и дворцы, и брат казнил отца и брата в начале века 20-го. Мы заштриховали колючей проволокой половину территории своей необъятной страны и первыми среди палачей всего мира научились стрелять именно в затылок, вместилище ума, ибо умных людей в России не любили спокон веков, а последние 70 лет особенно. Даже доморощенные Джоны Бутсы, и те в головы метили. Кирову зачем-то тоже затылок прострелили.

Мне кажется, что даже одного из перечисленных пунктов хватило бы для нашей экстатической симпатии к монстрам. И мы действительно любим их, и наш Раскольников, крушащий топором старушек во имя «справедливости» и паливший потом в миллионы затылков из нагана, всё во имя той же справедливости, нам милее и дороже какого-нибудь заумного и насквозь буржуазного Фауста со своей припухшей от бюргерской сытости и морали Маргаритой. А поэтому, да здравствуют монстры и да здравствует «русский рок».

— Вполне возможно, что так оно и есть, — задумчиво возражал Серафим, — но как же тогда объяснить феноменальный успех группы «Ласковый мак» — этих 16-летних олигофренов, которые ни петь, ни играть толком не могут, а слаще и пошлее их музыки и текстов были только гомосеки из «Модерн токинг», которых собственно ласковомакцы весьма по-русски и скопировали. Ведь публика ломится на них почище всяких рокеров.

— Так это же полюса магнита нашего бытия — лагерь и детский сад. Сатанинские жестокость и злоба и сопли с сюсюканьем. Улыбки и добрые лица в газетах и выбитые зубы на улицах и в отделениях милиции. Это же естественная потребность каждого и общества в целом после ежедневного дьявольского, нечеловеческого официозного общежизненного напряжения расслабляться вечером до уровня воспитанников детского сада. А бесконечные переключения психики из «зоны» в детский сад и обратно, минуя зону нормального среднего человеческого состояния, в которой пребывает большинство человечества, и рождают у этого человечества недоумение вперемешку с мифами о «загадочной русской душе».

Бывших завсегдатаев котельной Серафим теперь там уже не встречал. Они попадались в неожиданных местах и небрежно рассказывали, как снялись в трёх фильмах, выступали по «ящику», а скоро концерты в СКК. Серафим искал в их довольных и теперь даже менее пьяных, чем раньше, лицах следы бывших сомнений и вопросов, делавших их когда-то привлекательными и живыми, но…