Если бы меня спросили

Ирка выглянула в окно машины. Постучала по плечу водителя, который тоже был увлечён разговором в свою гарнитуру, иначе бы Ирка не стала откровенничать в такси.

— Туда, — показала она, когда он снял наушник. — Мы приехали, Петь, — сказала Северову. — Пошла я искать твою бабку.

В трубке повисла напряжённая тишина. Зловеще скрипнула калитка. Зашуршала под ногами прошлогодняя трава. Где-то ухнула, сорвавшись с ветки, птица. Впору было перекреститься.

— Ну что там? — первым не выдержал Петька.

— Ну-у-у… — задрала голову Ирка.

— Лебедева! — пригрозил Петька.

22

— Ну-у-у, судя по тому, что в доме горит свет, а твоя бабка дымит на крыльце — всё с ней в порядке, можешь расслабиться, — ответила Ирка.

— Дай-ка ей трубочку… — выругался он.

— Подожди, поднимусь в вашу гору. Алевтина Викентьевна! — крикнула Ирка.

Бабка и ухом не повела, придушила в пепельнице окурок и царственно сложила костлявые руки на резной набалдашник старинной трости.

— Привет, старая карга, — поднялась на большое добротное крыльцо Ирка.

— Неужто внучек заволновался? — хмыкнула та.

Ломберный столик, пасьянс, толстый мохеровый плед, обогреватель, пузатая бутылка бренди, полупустая рюмка, тяжёлая хрустальная пепельница — всё было при ней.

— Держи, — протянула ей Ирка телефон.

— Ну вот ещё, нужны мне эти ваши бесовские игрушки, — хмыкнула бабка. — Скажи: я в порядке.

— Ну ты слышал, — включила громкую связь Ирка.

— Ба, ты бы хоть предупредила, — выдохнул Петька.

— Ишь, предупредила! Чаще надо бабке звонить, тогда бы знал. Жива я, жива, не дождёшься.

— Ну жива и слава богу, — миролюбиво подытожил Петька. — Ладно, Ир, созвонимся. Спасибо! — сказал он и отключился.

— Созвонимся, — передразнила бабка. — Садись, погадаю, Лебледёва, — кивнула она на низкую скамеечку, на которую обычно вытягивала больную ногу. — Да никуда не денется твоё ландо с шашечками, подождёт. Садись. Сон мне был сегодня… — облокотив о скрипучее кресло трость, сгребла она со столика карты. — Будто стою я на берегу горного озера, раннее утро, с озера стелется туман, а я вроде пришла к мудрецу с вопросом, а сам вопрос и забыла. Стою, переживаю, о чём же я у него спрошу…

— И о чём спросила? — заёрзала Ирка на неудобной скамейке, когда она замолчала.

— А ни о чём. Так и проснулась. Проклятый склероз, даже во сне не отпускает.

Интересная она была женщина, Петькина бабка, думала Ирка, следя за её костлявыми пальцами, ловко тасующими колоду.

Петька рассказывал, у неё было пять мужей. А единственный сын, Петькин отец, от любовника. Точнее, от любимого человека, но вот именно с ним как раз и не сложилось. Были чувства, любовь, страсть. А ещё были служба, Родина, честь. Семья, что он не мог бросить. Долг, что не мог не исполнить. Он погиб, а бабка, как принято говорить, всю жизнь жила для себя.

Четырёхкомнатная «сталинка» в центре. Дача в заповеднике. Государственные пайки, генеральская пенсия — последний её муж был генералом. А потом в один стылый зимний день она потеряла и сына, и невестку, и ещё нерождённую внучку.

Петькин отец работал на метеостанции. Где-то далеко в тайге, в небольшом селе, построенном геологами, они и жили. Отец вёз жену в роддом, когда гружёный лесовоз решил их судьбу. Снег, метель. Водитель лесовоза даже не заметил, что сбил машину, когда прицеп с брёвнами занесло на повороте.

Петька плохо представлял, как это: смяло прицепом. Ирка тоже. Но других родственников у него не было, поэтому бабка взяла его к себе.

Одно время он её ненавидел, а потом понял, что она лучшая бабка на свете. Лучшая, что мог пожелать, отчаянно горевавший двенадцатилетний пацан. Она была актрисой, любовницей члена ЦК, всё бросила и приехала за мужем на Дальний Восток, даже в тюрьме сидела, чего только не повидала за свою жизнь. И это она должна была обижаться, что Петька свалился ей на голову в семьдесят лет, а она ничего.

Циничная, без сантиментов, без жалости. Она обращалась с ним как с равным, не делая поправку ни на возраст, ни на его горести, не признавала слабости, а Петька держался ей назло.

Это помогло им обоим выстоять. И сблизиться.

— Ну, что, Ирка-дырка, — прищурила тёмный вороний глаз Алевтина Викентьевна, глядя в карты, — мужик у тебя, вижу.

— Эка невидаль, — хмыкнула Ирка.

— Ты слушай и молчи. Гадать на картах — это тебе не в муку пердеть, они всю правду говорят, — дав Ирке сдвинуть колоду, переворачивала она карты по одной. — А они говорят, что уедет он, мужик твой, но потом вернётся. Из-за тебя, тыква ты юннатская, вернётся. Любить будет, очень, эх, как меня Петькин дед любил, до трясучки. Вдохновляешь ты его, ведьма рыжая, и всю жизнь будешь вдохновлять. Но оступится он однажды, а ты не простишь. И замуж выйдешь за Петьку…

— Ты говори-говори, да не заговаривайся, — усмехнулась Ирка, когда бабка замерла на полуслове и поспешно сгребла карты, словно увидела в них что-то, чего Ирке лучше не знать. — Ты мне Петьку своего не суй. С Петькой у нас другое.

— Ну, петух прокукарекал, а там хоть не рассветай. Моё дело сказать, твоё — верить или нет, — бросила она на стол колоду. — Давай вали уже и так засиделась.