Если бы меня спросили

— И наконец, нашёл то, что ему действительно нравится — информатика, программирование, компьютерные игры, нашёл клуб единомышленников, где не обращали внимание на возраст. До этого он чем только не увлекался. Говорят, это самая опасная ловушка для одарённых детей — выбрать. Им всё даётся легко, они легко обучаемы, но к чему лежит душа, ещё не понимают. А вторая ловушка — социальная изоляция. Для сверстников они слишком умные, их ставят в пример учителя, они служат образцом для подражания и зависти. Все остальные дети на их фоне, грубо говорят, выглядят дебилами, а мягко говоря, неуспешными, а это очень раздражает, поэтому с одарёнными детьми никто не дружит. Ну а для парней постарше Вадим был слишком мал, чтобы делиться с ним своими подростковыми заботами. Девочки, первые сигареты, первый алкоголь и прочие глупости — до них он ещё не дорос.

Его отец снова вздохнул.

— Глупости тоже важны, — посмотрела на него Ирка, — они часть взросления.

— Согласен. Вадиму повезло, что девочки стали интересоваться им сами, это всё и изменило. Он не закончил жизнь самоубийством, как многие гении, не стал сумасшедшим учёным, озабоченным лишь наукой — адаптировался, научился скрывать свои способности, по крайней мере, не выпячивать, не стал ими одержим. Хотя до сих пор частенько умничает, занудствует и высокомерит.

— В общем, его спасли девчонки, — улыбнулась Ирка. — Но у вас с сыном всё расстроилось окончательно, когда в вашей жизни появилась другая женщина?

Борис Викторович посмотрел на часы.

— И сколько ещё мы будем здесь сидеть?

Говорить о «другой женщине» ему словно не хотелось.

— Видимо, пока не дадут свет, — пожала плечами Ирка.

— Видимо, — сполз по сиденью вниз Воскресенский, достав ногами до Иркиного диванчика.

На его лицо вернулось усталое, измученное выражение.

— Будете? — достала она из висящей через плечо сумки шоколадный батончик.

— А воды у тебя, случайно, нет?

— Конечно, есть, — достала полулитровую пластиковую бутылку. — В неё можно будет, если что, и пописать.

— Надеюсь, до этого не дойдёт. Иначе эта чёртова аттракционная компания получит такой иск, что продаст своё чёртово колесо, чтобы расплатиться.

— Страшные вы люди, адвокаты, — улыбнулась Ирка.

— Сам себя боюсь, — улыбнулся Воскресенский. Выпил залпом половину воды, вытер ладонью губы, совсем как Вадим. Закрутил крышечку, подал бутылку. — Считаешь, она мне не подходит? — неожиданно спросил он, имея в виду Ольгу Александровну.

31

— О, не мне судить, — благоразумно подняла Ирка руки, словно защищаясь.

— Скажи, скажи, — усмехнулся Воскресенский. — Её ведь все ненавидят. Большинство считает, что она меня околдовала. Меня даже собственный сын презирает за связь с ней, так что вряд ли ты меня чем-то оскорбишь или расстроишь.

Да, Ирка тоже не понимала, как такой умный, сильный, интересный мужик мог выбрать в жёны такую пустышку — вздорную, склочную, злую бабу, да ещё позволял ей вить из себя верёвки. Но здравый смысл подсказывал: не всё, что думаешь, следует говорить, даже если просят.

— У меня недостаточно информации, чтобы делать выводы, Борис Викторович, — пожала она плечами. — Пока всё, что я видела: она красивая и она сука. А всё, что слышала — не в её пользу. Она врёт, манипулирует, держит в страхе половину вашего офиса. Она вбила между вами с Вадимом клин и умело расширяет эту пропасть. Это не делает ей чести, но вряд ли она стремится к тому, чтобы её все любили, главное — как относитесь к ней вы. А вы на ней женились, вместе почти десять лет, и, кажется, вас всё устраивает. Так, может, она всё делает правильно?

— Да, любовь — чувство иррациональное, и оно заставляет нас совершать глупости, за которые потом приходится очень дорого платить, — кивнул Воскресенский.

Ирка подумала, что, говоря о любви, он имел в виду ту единственную женщину, что любит до сих пор — маму Вадима, а вовсе не свою нынешнюю жену, но как знать.

— Я тут позволю себе поспорить, — ответила она. — Главное ведь не цена, главное — жалеем ли мы об этих глупостях. И если не жалеем, то какая разница, что мы потеряли, важнее — что приобрели.

— Обычно ты более цинична и язвительна, — усмехнулся он. — Расстроена, что Вадим улетел? Скучаешь?

— Очень. Хотите об этом поговорить? — улыбнулась она.

— Нет, не хочу. Он не вернётся, Ир, — покачал головой Борис Викторович. — Придумает тысячи причин, найдёт сотни отговорок, и все они будут казаться тебе убедительными, но в итоге ты будешь винить себя, гадать, что сделала не так, а факт останется фактом — он не вернётся.

— Поспорим?

— Хм… — оживился Воскресенский. — На что?

— На то, чего вы хотите больше всего, конечно.

— Ты не можешь вернуть мою жену, — хмыкнул он.

— Но я могу найти то, что вы ищете. И найду. По крайней мере, постараюсь. И если он не вернётся, сделаю это безвозмездно. Но если вернётся, и не просто так по делам, а ради меня… будете должны.

— Никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах я бы не поставил на своего сына, даже в той области, где он разбирается лучше всех, а уж уповать на его верность данному слову, я бы не стал даже под наркотой.