Если бы не друзья мои...

Немцы были так уверены в своей безопасности, что даже не выставили часовых. Когда наш легкий миномет дал три выстрела, они кинулись к саням и через минуту мчались по направлению к нам — другого пути у них не было, кругом лежал глубокий снег. При виде нас они бросили сани и побежали огородами по снегу, мы — за ними.

За одним из них гнался Савицкий. Оба спотыкались, часто падали на снег и целились друг в друга. Прежде чем мы успели добежать, сержант всадил пулю в спину врага. Тот упал.

— Стойте, — предупредил нас Вася, — это мой давнишний знакомый, и я с ним самолично рассчитаюсь. Какая жалость, что наши сани далеко, его бы живым прихватить с собой…

Немец оказался комендантом Жилицкого имения. До войны тут был один из лучших фруктовых совхозов Белоруссии. Родом из этих мест, Савицкий не мог без дрожи видеть, как фашисты губят чудесные сады. К тому же до своего прихода к нам Савицкий побывал в лапах этого коменданта. Таким образом, счеты у них оказались давние.

— Вася, — торопили мы его, — пора нам убираться отсюда.

— Вот свинья комендант! — Савицкий никак не мог успокоиться. — Пустился в такое путешествие и оставил дома свой автомат, когда он мне до зарезу нужен…

— Ладно, — утешали мы его, — нам еще попадутся фашисты и с автоматами.

В деревне, куда мы пришли через пару дней, полицаи обычно бывали днем, ночевать они уходили в соседний гарнизон. Мы поздно ночью вошли в большую пустую хату. Молодая женщина смотрела на нас, подняв над головой горящую щепку. Сумраком, холодом, нуждой веяло из каждого уголка, печь была без трубы, окна забиты досками. Здесь жила жена красноармейца, и полицаи дочиста ее обобрали.

В колыбели расплакался ребенок, и хозяйка, взяв его на руки, принялась укачивать. Не знаю, почему, но я глядел не на нее, а на согнутую тень на стене. Бедная женщина! Чем мы можем тебе помочь?

— У меня есть сушеные ягоды, — заговорила она, — может, возьмете немного? Вашим больным пригодятся.

— Хорошо, — ответил я. — Много нам не нужно, а вы возьмите у нас соли…

Она стала отказываться. Малыш, уложенный в колыбель, снова расплакался. Завьялов стал успокаивать его, снял с головы фуражку.

— Глянь, какая игрушка, — показал он на звездочку.

Мальчик несколько раз всхлипнул и замолчал, он старался сорвать звездочку.

— В каком доме живет ваш бывший кооператор? — спросил Савицкий.

— Вы тоже знаете о нем?

Распрощавшись с ней, мы направились к хате, темневшей на противоположной стороне улицы, и постучали в окно.

— Откройте! Ответа не было.

— Господин начальник, — громко проговорил Савицкий, — разрешите проучить за повадку не открывать полицаю…

— Открываю, открываю! — закричал кто-то в доме и стал возиться с запорами. — Пожалуйте, дорогие господа, пожалуйте… Вы, видно, не из этого гарнизона, все наши меня знают. Не сердитесь, что сразу не открыл, время позднее, я и подумал: а вдруг это лешие?..

— Все вы кричите, что боитесь партизан!

— Как так все? Кто с ними заодно, те их не боятся. А в нашем селе кому их и остерегаться, как не мне… Да и что тут долго толковать, сейчас огонь засвечу, сами убедитесь.

Завьялов снял фуражку, чтобы тот не заметил звездочку на ней.

— Видели вы где-нибудь такую хату? — показал он на угол, где стоял стол.

Нет, такой хаты мы и в самом деле еще нигде не видели. На стене висел портрет Гитлера, на столе аккуратными стопками лежали фашистские книги, брошюры, газеты, листовки.

Странно, но я не закричал. Слишком велика была закипевшая во мне ненависть, чтобы она прорвалась криком.

— Подойди-ка сюда, — подозвал я его и изо всей силы отпустил ему затрещину. — На, получай, собачья шкура!

Этот удар все ему объяснил. Он поднялся, держась за подоконник, и прошептал:

— Товарищи! Я же не знал, кто вы такие… Ведь это все не мое…

— А чье же? — спросил Савицкий.

Негодяй с минуту глядел растерянно.

— Портного. У меня здесь до вчерашнего дня портной работал…

Вася шагнул к нему — второй удар был не слабее первого.

— Это для твоего портного, можешь ему передать.

Мы в этом доме взяли все, что только могло понадобиться партизанам.

— Заруби себе на носу, подлюга, — предупредил Завьялов, уходя, — мы еще придем и не раз придем. Не одумаешься — судить будем.

ПРИ СВЕТЕ ЛУЧИНЫ

По всем дорогам, везде, где проходили фашисты, оставались зловещие следы — сожженные села, свежие могилы…

Усакино они — уже в который раз! — уничтожили. Но с тем большей гордостью смотрели мы, проезжая мимо этого села на обратном пути в лагерь, как крестьяне, вернувшиеся сюда из леса, упорно строили на старом месте новые землянки.