Если бы не друзья мои...

Я не мог совладать с собой, сходил с ума от горя — сколько потеряли мы дорогих людей, преданных друзей… В этот день прибыло еще одно ужасное известие: в городе арестовали многих наших агентурных разведчиков, среди них и Таню Гусеву — младшую дочь Игнатьихи. Сколько бед сразу обрушилось на нас!

— Друзья! — обратился я к своим разведчикам. — Мы собирались пробыть здесь несколько дней. Но теперь считаю, что нам следует сегодня же вернуться в свой район — в такое время мы обязаны быть вместе с нашими близкими.

Разведчики со мной согласились.

Мы постучались к сестре Андрея Рощина.

— Кто там? — спросила она в испуге.

— Это мы, открой, — ответил ей брат.

— Обогрейтесь и уходите отсюда…

Среди расстрелянных фашистами был и ее муж.

В Великой Старине мы над свежей могилой Игнатьихи дали три залпа — с такими почестями хоронили партизан, героически погибших в борьбе против оккупантов.

Рано утром встретили мы в лесу старшую дочь дяди Миши.

— Лена, куда ты идешь?

— К отцу.

«Она, — подумал я, — сошла с ума…»

— Где же ты его будешь искать?

— Мне его искать не надо, я знаю, где он…

— Где?

— В том самом шалаше, куда он предлагал вам перебраться.

— Лена дорогая!.. Что ты говоришь? Твоего отца фашисты расстреляли. Слышишь? Расстреляли…

— Нет. Они в него стреляли, но не убили. Пять пуль в него попало, но он жив. До леса он сам дополз, а там помог ему наш пастух… А это для него завтрак. Может, у вас есть чистая марля? Нечем раны перевязать.

Я остолбенел. То ли она правду говорит, то ли… Девушка продолжала путь, мы за ней. Возле шалаша стояла Галя, сестра Лены.

— Как отец?

— Лучше.

— Правда?! — крикнул я и бросился бежать к шалашу.

На земле была постлана свежая солома. Дядя Миша лежал весь забинтованный, только борода была видна, но и она из красновато-рыжей стала седой. Он тяжело и прерывисто дышал.

— Дядя Миша, ты жив? Вымолви хоть слово…

— Садись возле меня, сынок, но не прикасайся ко мне — каждая жилка болит. Я жив, видишь ведь, жив. Это сам бог мне жизнь подарил, чтобы я мог за все расплатиться. Скажи, ты возьмешь меня к себе? Меня и дочерей, а? Плохо, видно, враги знают Орловых. Берегитесь же! Вместе по одной земле нам не ходить. Так говорю я, Михайло, так говорят мои дети, так будет…

Он попытался подняться, но я его удержал.

— Ваня, — обратился я к Чижику, — садись на коня и разыщи наших. Писать ничего не буду, сам все расскажешь, но без врача не возвращайся. Езжай!

Я осмотрел и перебинтовал раны на голове, на плече дяди Миши. Три зуба у него полицай кулаком вышиб.

— Стреляли в нас из пистолетов. Первая пуля попала в дочурку и сразу ее уложила. Потом они попали в Митю, сынка моего. Он только успел крикнуть: «Папа!» — и ухватился за меня. Мы оба упали. Если бы не ночной холод, я, может быть, еще долго не пришел бы в себя. Они нас из хаты в одних рубахах вывели… Не рубахи, шкуры я с них сдирать буду. Об одном молю — скорее бы на ноги встать… Я знаю, что мне делать…

Спустя три месяца он уже был здоров. Со старшей дочерью, Леной, они остались в моей группе… Вторую дочь, Галю, взяли в отряд. Лена часто отправлялась в город, носила туда взрывчатку, а оттуда доставляла нужные сведения.

СТАР И МЛАД

Из города нам сообщили, что освободили Таню Гусеву.

«Тут что-то неладно», — подумал я.

Послать к ней кого-нибудь я не мог, потому что теперь, вероятно, за каждым ее шагом следят.

В один из этих дней подошел ко мне Тимохин и сообщил, что час тому назад к своей тете в Усох пришла Таня. В первую минуту мне захотелось вскочить на коня и поскакать туда, но нет, этого делать нельзя.

— Кто-нибудь из наших говорил с ней?

— Нет.

— Пусть никто не попадается ей на глаза. Она сюда сама придет.

Долго ждать нам не пришлось. Таня — худая, бледная, но та же Таня с ласковым взглядом потемневших глаз — пришла.

— Садись возле меня.

— Не могу… Здесь быть мне тяжело… Пойдем в лес…

Мы забрались на лужайку поодаль от деревни и уселись на траве. Далеко разносился влажный и нежный аромат спелых ягод.

Она принесла с собой узелок, развязала его и вынула колбасу, конфеты, консервы, концентраты.

Я смотрел на все это и молчал.

— Почему ты не спрашиваешь, где я это взяла?

— Сама расскажешь.

— Я это получила как аванс за твою голову.

— А остальное когда?

— Никогда.

— Почему?

Сказанного слова назад не вернешь. Я сразу понял: последнего вопроса я не должен был задавать. Она не могла больше сдерживаться и разрыдалась.

— Даже в гестапо знают, что моя мать тебя сыном считала… что же мне? Убить брата?

— А сестра твоя Наталья знает, куда тебя послали?

— Да. И она была арестована. Когда я дала согласие отправиться сюда, ее освободили, предупредив, что, если не вернусь, ее убьют.

— Что же теперь будешь делать?

— То, что ты скажешь.

— Да. Все это надо обдумать, сам я ничего не могу решить. Вероятно, дело придется изобразить так, будто мы тебя разоблачили и убили. Сделаем так, что не только гестапо, но и Наталья не узнает правды. Отдохни здесь, скоро вернусь.

— Подожди, я еще не все рассказала.

— Потом. С тобой Коваль будет беседовать, тогда ты все по порядку расскажешь.