Если бы не друзья мои...

— Нет. Потом может быть поздно. Сюда еще одна женщина прислана, и, мне кажется, с таким же заданием. Ей обещали освободить арестованного сына. Ее после меня ввели в кабинет начальника немецкой разведки.

— Ты не знаешь его фамилии?

— Нет.

— Он высокий, толстый, в очках?

— Да.

«Ну, — подумал я, — этим делом занимаются не мелкие сошки». Это был один из крупнейших гитлеровских шпионов в Белоруссии, начальник пятого отдела Шмитлайн.

— Сколько раз ты его видела?

— Два раза. Когда меня к нему привели в первый раз, он был раздражен и зол. Зато во второй раз угощал конфетами, кофе, говорил по-русски, сам инструктировал, как мне себя дальше вести.

— Что именно они тебе предложили?

— Они велели мне самой придумать, каким способом тебя к ним заманить. Я сказала, что сообщу тебе об оружии для партизан, которое имеется у одного человека. Чтобы получить его, ты должен с ним встретиться в условленное время где-нибудь недалеко от города. Когда я пойду к этому человеку, дам им знать. А все остальное пусть сами придумают. Начальнику этот план понравился, и он пообещал осыпать меня подарками, если все это удастся.

Через несколько дней Таня заболела сыпным тифом, и я отправил ее к знакомому крестьянину километрах в шестидесяти отсюда. Из города дошли до меня сведения, что женщина, о которой Таня меня предупредила, получила задание приготовить самогон и всыпать в него яд, полученный ею в гестапо. Этим зельем она должна была угостить моих разведчиков.

Почти все сведения, нужные штабу, уже есть. Не доставлены они только из одного гарнизона. Сидим у леса на холме и всматриваемся в даль, где клубятся и тают редкие облака, то взвиваются, то застывают в воздухе резвые стрижи. Ждем — не покажется ли наш посланец? Андрей Рощин первый заметил движущуюся фигуру.

— Кто-то идет! Может быть, он…

Но прошло полчаса, а человек все еще находился на большом расстоянии от нас.

— Черепаха, — проворчал Чижик, — придется поспешить ему навстречу.

Пришелец оказался не тем, кого мы с нетерпением ждали. Это был какой-то одноногий старик. Он еще издали приветствовал нас. Вытерев рукавом потный лоб, он сделал несколько шагов, на большее у него уже не было сил, и медленно, осторожно опустился на землю. Его обветренное лицо обрамляла окладистая седая борода, из-под мохнатых, словно изморозью припорошенных бровей смотрели выцветшие, усталые глаза.

— Дедушка, откуда?

— Из города.

— Сколько же дней ты сюда добирался?

— Когда-то на это у меня уходило четыре часа, а теперь четверо суток.

— Куда же ты идешь?

— К людям… Голод меня гонит, я и ползу. Пятьдесят лет работал, а видимо, ничего лучшего не заработал…

Слезы, как крупные горошины, катились по морщинистым щекам и прятались в седой бороде.

— Кто же в этом виноват? — спросил я.

— Кто? Кто бы вы ни были, а сами должны знать, кто виноватый. Антихрист виноват! Не смотрите так на меня, мне бояться нечего. Худшей казни мне никто не придумает: родной сын поступил в полицию. Я ему говорю: «Ты тоже антихрист подлый». А вы кто будете — не полицаи, часом?

— Да-а-а…

— Что же, могу я дальше идти или вы меня за крамолу, может быть, заарестуете, а? «За выдачу властям партизана, — говорю я сыну, — дают целую пачку махорки и поллитра водки. Можешь пожаловаться, тебе авось дадут за меня окурок докурить и у пьяного немца изо рта винного духу носом потянуть…»

Андрей отозвал меня в сторону.

— Я знаю его, это родственник дяди Миши, звать его дед Ефим. Работал на деревообделочном комбинате, в последнее время перешел на пенсию. К нам в деревню несколько раз на комбинатской машине приезжал. Меня, конечно, не узнает, но родителей моих и старших братьев должен хорошо помнить. Сейчас потолкую с ним.

Упавшая слеза никогда не расскажет вам, радость ли родила ее или горе. Старик плакал, а я читал на его лице все движения усталого сердца, всю боль его. Дед Ефим плакал, целовал и крестил нас.

— Раз я теперь знаю, что вы партизаны, — говорил он, — могу открыть, куда иду, — ищу Михайлу Орлова… Потолковать с ним хочу, как сына из болота вытащить…

Дядя Миша должен был к ночи прибыть в деревню. Чижик с Андреем усадили старика на коня и повезли с собой.

Через несколько дней дед Ефим возвращался в город, унося к своему сыну письмо партизан. Прошло некоторое время, и тот принял наше предложение. Ему удалось устроиться на пост возле парома, где у каждого переправляющегося через реку проверяли документы. Мы, таким образом, заимели своего контролера, который дежурил у переправы три дня в неделю, — в эти дни мы могли посылать в город своих людей.

Жена деда Ефима работала уборщицей в городской типографии. Она добывала шрифт и другие необходимые типографские материалы, а муж ее доставлял их нам. Мы выделили для деда Ефима коня, телегу, и он регулярно курсировал в город и обратно. Нашу почту прятал он в своем деревянном протезе, и не только бумаги, но и взрывчатку перевозил таким образом — он сам до этого додумался.