Если бы они могли говорить

Вечером у всех ворот разожгли костры. И когда скот вернулся с пастбища, его насильно прогнали через огонь, или, по крайней мере, окурили дымящими головнями. Галунка бегала от ворот до ворот, подгоняла скотину. Лицо ее раскраснелось, она развеселилась, поверив, что болезнь навсегда ушла. Да и не могло так случиться, чтобы болезнь не отступила от таких коров: упитанных, ухоженных, красивых, с огромными, как у лани, черными теплыми глазами!

Вскоре весь скот прогнали через огонь, и, оправив волосы и одежду, Галунка, собиралась уже войти в дом, как вдруг увидела, что с поля возвращаются волы. Однако они остановились на поляне и больше не двигались с места.

— Почему остановился плуг? — недоуменно спросила Галунка. Тут она заметила, что один вол лежит на земле, и сразу перестала улыбаться:

— Боже, вол лежит… Вол умирает…

Ерофим, батрак, которого наняли совсем недавно вместо Аго, махал рукой и что-то кричал. Все — Марин, Галунка и слуги, — бросились на его зов. Подбежав, увидели, что Комур, безрогий вол, лег на землю и не встает, лишь вертит головой, как бы пытаясь освободиться от хомута, чтобы вытянуться поудобнее.

— Не знаю, что с ним приключилось, — проговорил Ерофим тонким, почти женским голосом. Он был невысокого роста, тщедушный, у него не росли ни борода, ни усы. — Все было вроде нормально, и вдруг упал… Цоб-цобе! — вдруг закричал он, размахивая кнутом. — Вставай, Комур! Эх, и ты тоже…

Комур заболел — это было видно с первого взгляда. Дыхание его было таким частым, что в такт ему даже покачивалась голова. Глаза стали мутными и приобрели какой-то синеватый оттенок. Он пошевельнулся, вытащил из-под себя одну ногу, отдохнул немного, потом вытащил другую.

— Вставай, вставай, Комур! Цоб-цобе! Вставай! — кричал Ерофим.

Комур с трудом поднялся. В горле у него что-то заклокотало, а потом глухо отозвалось в желудке. Марин взял клок сухой травы и принялся вытирать его бока, живот. Когда он устал, Ерофим продолжил растирать вола. От этих растираний состояние Комура несколько улучшилось. Он приободрился и неожиданно угрожающе замотал головой, выставив вперед куцые рога, — как всегда делал, когда хотел бодаться. Все засмеялись, а из глаз Галунки хлынули слезы.

— Все в порядке! — радостно сказал Марин. — Комур здоров, как вол!

— Все в порядке! — эхом отозвалась Галунка.

Вместе с другими волами Комур дошел до хлева. Шел, как обычно, когда был здоров. Но, в нескольких шагах от ворот, зашатался и рухнул. Сбежались батраки, попытались его поднять. Комур постоял немного, совсем недолго, и вновь опустился на землю. Сначала он лежал так, как обычно лежат волы, когда отдыхают: с подогнутыми под себя ногами. И это было добрым знаком. Но глаза его были какие-то потухшие, он не жевал жвачку. Часто оборачивался назад, будто пытаясь прогнать надоедливую муху, и вытягивал морду, слегка касаясь живота, — как видно, где-то там загнездилась боль. Дышал он с трудом. Иногда, затаив дыхание, беспокойно, с какой-то внутренней тревогой, всматривался в окружавших его людей, будто моля о помощи.

Батраки отчаялись, они не знали, чем ему помочь, и только с жалостью смотрели на его мучения. И так как других волов еще не распрягали, с них сняли упряжь и с особым усердием заставили пробежать через еще дымящиеся костры. Хорошо было бы и Комура провести через огонь, но его невозможно было поднять. Батраки вновь собрались вокруг него. Опять попробовали его растереть пучками сена, вспомнили и о другом средстве: взяли толстую гладкую палку и, держа ее с двух сторон, принялись тереть этой палкой брюхо вола — от груди к хвосту. Но и это не помогло. Как только его оставили в покое, Комур тут же повалился на землю. Но на этот раз не подогнул передние ноги, а вытянулся на боку. Один рог у него вонзился в землю. И он тяжело, совсем по-человечески застонал.

Все это время Галунка находилась в доме. Но и там она не могла усидеть на месте, ей было боязно. И Галунка направилась в хлев. Комур, как и прежде, лежал на земле. Слуг не было — они разошлись по своим делам. И только Ерофим сидел на камне рядом с волом и преспокойно, как будто ничего не произошло, ел хлеб. Он не видел Галунки, стоявшей позади него, и разговаривал сам с собой:

— Какие добрые все волы. И паслись хорошо, и воду пили. А этот Комур все задирал кого-нибудь, бороться ему хотелось. Того пырнет рогом, другого. Хороший вол, а вот на́ тебе — упал, умирает…

Комур лежал огромный, непомерно раздувшийся. Ноги были вытянуты в сторону, голова бессильно покоилась на земле.

— Такая штука — жизнь… Хороший был вол и на́ тебе — упал… умирает…

Комур вздохнул, взметнув облачко пыли у себя под носом. Потом приподнял веки и взглянул на Ерофима. Ерофим тоже внимательно поглядел на вола, подошел к нему вплотную, присел на корточки, взял корочку хлеба и попытался насильно засунуть волу в рот, приговаривая:

— Ешь, ешь, Комур… Поешь немного, посмотришь, как тебе сразу полегчает. И сила появится. На, Комур, на поешь…

А другой рукой он ласково поглаживал вола по лбу. Галунка заплакала, закрыла лицо руками и побежала прочь.

* * *