Если бы Пушкин…

Конечно, тогда это все еще не сложилось у Гроссмана в концепцию, согласно которой в той великой войне столкнулись две однотипные государственные системы, два однотипных тоталитарных режима. Но первый шаг к такой концепции был им сделан уже тогда.

Философия штурмбанфюрера Лисса

Одна из ключевых фигур романа Гроссмана «Жизнь и судьба» – Михаил Сидорович Мостовской, старый большевик, один из основателей большевистской партии, в прошлом – близкий соратник Ленина. Это – единокровный брат Верхотурского из «Четырех дней» и Бахмутского из «Степана Кольчугина».

Волею обстоятельств он оказывается в немецком концлагере. Лагерная судьба его ничем особенно не отличается от судеб тысяч других заключенных, хотя лагерное начальство, по всей видимости, знает, кто он такой. Мостовской понимает, что долго так продолжаться не может: рано или поздно его выдернут из толпы пленных и начнут разбираться с ним по-особому, – так, как он этого заслуживает. И вот, похоже, этот страшный миг, которого он ждал и к которому давно был готов, – наступил:

...

Ночью унтер-офицер эсэсовец вывел его из ревира, повел по улице. Холодный ветер порывами дул в лицо. Михаил Сидорович оглянулся в сторону спящих бараков, подумал: «Ничего, ничего, нервы у товарища Мостовского не сдадут, спите, ребята, спокойно».

Они вошли в двери лагерного управления. Здесь уже не пахло лагерным аммиаком, ощущался холодный табачный дух…

Минуя второй этаж, они поднялись на третий, конвоир велел Мостовскому вытереть ноги о половик и сам долго шаркал подошвами. Мостовской, задохнувшийся от подъема по лестнице, старался успокоить дыхание.

Они зашагали по ковровой дорожке, устилавшей коридор.

Милый, спокойный свет шел от ламп – маленьких полупрозрачных тюльпанов. Они прошли мимо полированной двери с небольшой дощечкой «Комендант» и остановились перед такой же нарядной дверью с надписью «Оберштурмбанфюрер Лисс».

Мостовской часто слышал эту фамилию – это был представитель Гиммлера при главном управлении…

В коридор вышел молодой офицер, сказал несколько слов конвойному, впустил Михаила Сидоровича в кабинет, оставив дверь открытой.

Кабинет был пуст. Ковер на полу, цветы в вазе, на стене картина: опушка леса, красные черепичные крыши крестьянских домов.

Мостовской подумал, что попал в кабинет директора скотобойни – рядом хрип умирающих животных, дымящиеся внутренности, забрызганные кровью люди, а у директора покой, ковры, и только черные телефонные аппараты на столе говорят о связи скотобойни с этим кабинетом.

Да, у Михаила Сидоровича нет никаких иллюзий насчет того, что ожидает его за этой нарядной полированной дверью, в этом уютном кабинете с коврами на полу, вазой с цветами на столе и мирным сельским пейзажем на стене. Будет допрос. Скорее всего с мордобоем. Может быть, даже, с пытками. Ну что ж, он готов ко всему…

Однако к тому, что ожидало его в этом кабинете, он оказался совсем не готов. Потому что ждало его здесь нечто непредставимое, фантастическое. Такое и в самом страшном сне не могло ему присниться.

От заключенных, которых в этом кабинете уже допрашивали, Михаил Сидорович знал, что Лисс был рижским немцем и по-русски говорил свободно. Поэтому его не удивило, что штурмбанфюрер в кабинете был один: он знал, что переводчик для допроса ему не понадобится. Удивило его другое:

...