В глубине сцены расхаживал какой-то человек с блокнотом. Он размахивал руками, бормотал что-то себе под нос и потом что-то записывал огрызком карандаша… Фигурин посмотрел на него вопросительно.
– Серафим Бутылко, – представился человек. – Стихи пишу, печатаюсь в местной газете… Хотелось бы, тык-скыть, узнать мнение.
– Ну что ж, – согласился Фигурин. – Если не очень длинно…
– Совсем коротко, – заверил Бутылко.
Он отступил на два шага и стал в позу.
– Романтик, чекист, коммунист, – объявил он, и все суетившиеся вокруг гроба обернулись…
Держа в левой руке блокнот и размахивая кулаком правой, Бутылко завыл:
Стелился туман над оврагом,
Был воздух прозрачен и чист.
Шел в бой Афанасий Миляга,
Романтик, чекист, коммунист.
Сражаться ты шел за свободу,
Покинув родимый свой кров,
Как сын трудового народа,
Ты бил беспощадно врагов.
Был взгляд твой орлиный хрустален…
Вдруг пуля чужая – ба-бах!
И возглас «Да здравствует Сталин!»
Застыл на холодных губах.
Ты слышишь, сам Феликс железный
Склонился над гробом твоим…
– Ну что ж, – сказал Фигурин, – по-моему, ничего антисоветского нет… Железный Феликс – это хорошо, образно, но желательно как-нибудь… ну, я бы сказал, пооптимистичнее.
– Побольше, тык-скыть, мажора? – спросил Бутылко.
– Вот именно, мажора побольше, – обрадовался Фигурин подходящему слову. – Ну там, конечно, в начале и еще больше в середине, когда вы пишете, что погиб герой. Но в то же время нужно, чтобы в целом стихотворение не наводило уныния, а звало в бой, к новым победам. Ну, можно как-нибудь так сказать, что сам он погиб, но своим подвигом вдохновил других и на его место встанут тысячи новых бойцов.
– Очень хорошо! – с чувством сказал Бутылко, записывая. – Можно, тык-скыть, как-нибудь вот в таком духе:
Погиб Афанасий Миляга,
Но та-та в каком-то бою
Я тоже когда-нибудь лягу
За Родину, тык-скыть, свою.
Так?
– Вот-вот, – замахал руками Фигурин. – Как-нибудь в этом духе, но не лягу – у вас в стихотворении уже один лежит, а как-нибудь отомщу, мол, твоим врагам.
– Принимаю к сведению, – сказал Бутылко.
«Претендент на престол»
Поэт, появляющийся в написанной уже в эмиграции пьесе Войновича «Трибунал», казалось бы, решительно ничем не напоминает своих литературных предшественников. Авторская ремарка, предваряющая его появление, рисует его так:
На сцену выходит Поэт, одетый весьма живописно. Одна половина брюк у него розовая, другая – салатного цвета, свитер тоже разноцветный, а на шее белоснежный бант.
Казалось бы, ну что может быть общего у такого пижона с неказистым и косноязычным Серафимом Бутылко? Да и сочиняемые им стихи отличаются от графоманских виршей, мелькавших в прежних войновичевских книгах, ничуть не меньше, чем его костюм и внешность от их затрапезных одежд и ничем не примечательной наружности.
Общее, однако, есть: