Если бы Пушкин…

Здесь тоже, – как всегда у Галича, – крутой замес настоящей человеческой драмы. Но уже без хеппи-энда, без счастливого, благостного финала. А от реалистических подробностей и деталей, придающих рассказываемой истории ощущение предельной жизненной достоверности, у цензора, ежели бы текст этой песни попался бы ему на глаза, просто волосы встали бы дыбом:

Она вещи собрала, сказала тоненько:

А что ты Тоньку полюбил, так Бог с ней, с Тонькою!

Тебя ж не Тонька завлекла губами мокрыми,

А что у папи у ее топтун под окнами,

А что у папи у ее дача в Павшине,

А что у папи холуи с секретаршами.

А что у папи у ее пайки цековские,

И по праздникам кино с Целиковскою…

Песня как бы разбита на два голоса. Начинает ее – голос героини, а завершает, заключает – мужской голос. Голос того, о ком героиня говорит презрительно, что его «не Тонька завлекла губами мокрыми, а что у папи у ее топтун под окнами»:

А папаша приезжает сам к полуночи,

Топтуны да холуи тут все по струночке!

Я папаше подношу двести граммчиков,

Сообщаю анекдот про абрамчиков!

А как спать ложусь в кровать с дурой-Тонькою,

Вспоминаю той, другой, голос тоненький,

Ух, характер у нее – прямо бешеный,

Я звоню ей, а она трубку вешает…

Отвези ж ты меня, шеф, в Останкино,

В Останкино, где «Титан» кино,

Там работает она билетершею,

На дверях стоит вся замерзшая,

Вся замерзшая, вся продрогшая,

Но любовь свою превозмогшая,

Вся иззябшая, вся простывшая,

Но не предавшая и не простившая!

Этой не предавшей и не простившей останкинской девочке противостоит у Галича номенклатурная «товарищ Парамонова», самим своим номенклатурным положением обреченная на то, чтобы простить своего согрешившего супруга:

И сидим мы у стола с нею рядышком,

И с улыбкой говорит товарищ Грошева —

Схлопотал он строгача, ну и ладушки,

Помиритесь вы теперь, по-хорошему.

И пошли мы с ней вдвоем, как по облаку,

И пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку,

Она выпила «дюрсо», а я «перцовую»

За советскую семью, образцовую!

И вот так – буквально в каждой своей песне – Галич издевался, глумился, пер на рожон – не потому, что поставил перед собою цель бороться с советской властью, разоблачать ее, а потому что таким было существо его художественного дара, сатирического по самой своей природе. Отнимите у него это, выньте из его песен это сатирическое глумление, эту издевку – и от них ничего не останется.

«Антисоветчиной» все песни Галича пронизаны, что называется, до мозга кости. Не то что идеи, мысли, темы, сюжеты их были антисоветскими. Антисоветской была самая их плоть, самый состав наполняющей их живой крови.

Темы могли быть любыми. Впрямую политическими, как, например, в песне «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира»: