Если бы ты был здесь

Ви приносит мне кроссворды, сканворды и колоду карт. Сначала я сортирую карты по масти, цвету и старшинству, а затем раскладываю пасьянс. Она просит меня завязать шнурки на кроссовках и заплести волосы в косу. Она также заставляет меня сортировать бисер, чтобы отточить мелкую моторику, и уже на следующий день, набирая сообщение на телефоне, я чувствую, что пальцы слушаются меня, как прежде. Ви приводит меня на игрушечную кухню, по которой я передвигаюсь на ходунках – от посудомоечной машины к шкафу, куда я убираю пластиковые стаканы и тарелки.

На двенадцатый день в реабилитационном центре я захожу на ходунках в ванную, не теряя равновесия, стягиваю с себя спортивные штаны и писаю в унитаз. Я встаю, натягиваю на себя штаны и мою руки.

Я возвращаюсь в свою спальню, и Мэгги с Ви разражаются радостными аплодисментами.

Для того чтобы выписаться, я должна быть в состоянии выполнить целый список различных манипуляций: причесываться, ходить с ходунками, набирать номер на телефоне, ходить в туалет, принимать душ, стоять прямо какое-то время, готовить простую еду, подниматься и спускаться по лестнице.

В день выписки за мной приезжает Финн.

– Как тебе удалось отпроситься с работы? – удивляюсь я.

Он пожимает плечами:

– А что они сделают? Уволят меня?

Это правда. Больница слишком сильно нуждается в нем, а потому вряд ли его уволят в разгар пандемии. Но в то же время я понимаю, что буду в квартире одна. И это меня страшно пугает.

И хотя вот уже несколько дней я могу ходить, сменив Элис на специальную ортопедическую трость, протокол центра реабилитации требует, чтобы я покинула больницу в кресле-каталке. Я упаковала свою одежду, туалетные принадлежности и путеводители в небольшую сумку.

– Карета подана, – заявляет Финн.

Я осторожно опускаюсь в кресло и надеваю голубую хирургическую маску, а Финн кладет сумку мне на колени.

В палату вбегает Мэгги:

– Я бы обняла вас, но боюсь, сделать это на расстоянии шести футов будет несколько затруднительно.

– Мы же несколько недель провели вместе чуть ли не нос к носу, – замечаю я.

– Но тогда вы были моим пациентом. Я принесла вам подарок. – С этими словами Мэгги вытаскивает из-за спины новенькую блестящую трость, которую я могу забрать домой. – Кэндис, – представляет она моего нового друга, и я заливаюсь смехом.

Кэндис Кейн[65].

– Идеально!

– Уж всяко лучше, чем Гражданин Кейн[66].

– Это точно, – заверяю я Мэгги. – Я буду по вам скучать.

– А, к черту! – она наклоняется и крепко обнимает меня. – Я буду скучать по вам еще больше.

Мэгги открывает дверь в мою палату, и Финн выкатывает меня в коридор.

В нем полно людей.

На них маски и халаты, а волосы убраны под специальные шапочки. И все они смотрят на меня.

Кто-то начинает хлопать.

К нему присоединяются другие.

Финн катит меня по коридору под шквал аплодисментов. Я вижу слезы в глазах некоторых медицинских работников и понимаю, что они поступают так не ради меня. Они поступают так ради себя, потому что им нужна надежда.

Я чувствую, как на моих щеках под маской вспыхивает румянец – я слегка смущена и взволнована. Я возвращаюсь в общество, которое на месяц опережает меня в развитии, туда, где мне придется скрывать свои эмоции, чтобы оставаться в безопасности.

Я смотрю прямо перед собой. Я самый одинокий солдат в мире, возвращающийся с войны.

Поездка домой выливается в целое приключение. Мы усаживаемся в вызванное такси, и Финн прыскает антисептиком сначала мне на руки, а затем себе. Мы опускаем окна для проветривания, хотя на улице всего пятьдесят градусов, поскольку Финн вычитал где-то, будто вирус передается по воздуху. Я чувствую себя немного неуютно, потому что Нью-Йорк превратился в город-призрак. Магазины закрыты, на улицах нет ни людей, ни машин, и мы доезжаем до дома в рекордно короткие сроки. Нью-Йорк обычно кишит людьми – бизнесменами, туристами, зеваками. Интересно, сейчас они заперты в своих домах и гостиницах или, как Родни, просто сдались и уехали из города? Я думаю об Эмпайр-стейт-билдинге, Центральном парке и Радио-сити-мюзик-холле – знаковых местах нашего города, незыблемых, но в настоящее время обезлюдевших. Раньше меня всегда расстраивало полное народу метро или кишащая туристами Таймс-сквер. Я и не осознавала, как сильно на самом деле люблю многолюдность Манхэттена, пока не увидела ее противоположность.

Наконец мы подъезжаем к нашему дому, и Финн начинает суетиться, чем изрядно меня нервирует, и мне приходится на него прикрикнуть. Мы дважды пропускаем приехавший за нами лифт, чтобы оказаться в нем в полном одиночестве – по настоянию Финна, который воспринимает меры предосторожности максимально серьезно.

Прежде я считала, что квартира в самом конце коридора, подальше от лифта, – это хорошо, но теперь я чувствую себя Геркулесом, вынужденным проделать столь долгий путь до дома. Финн открывает дверь, помогает мне снять пальто и сразу же идет мыть руки. Он моет их долго, как хирург перед операцией, выковыривая грязь из-под ногтей и нанося мыльную пену выше запястий. Я следую его примеру.