Если бы ты любила мечтать...(СИ)

Чего-чего? Оплеухой прилетает горькое разочарование. Не больно, но печётся неприятным. Ты встаёшь как вкопанная, выдёргиваешь руку из чужой хватки, набираешь полную грудь воздуха:

— Ты наглая корепонская морда! Что, всё так просто? Не на ту напал! Я и по яйцам твоим знаменитым дать могу! Подойди только!

— Что сказала? — вставляет Чонгук, пока ты делаешь вдох для следующей тирады. Лицо такое удивлённое, словно отчитала плюшевого кролика.

— Скотина! — продолжаешь разоряться. — Затащил в такую даль, чтобы раздеть? Да ты обурел! Ищи других дур, а меня не обманешь улыбкой и круглыми глазами!

Низкие столики туманятся дымкой, но пару раз сморгнуть обиду и всё пройдёт.

Ты дёргаешь с плеч собственный рюкзак, резкими судорожными движениями тащишь оттуда пакет с шапкой. Зубы скоро раскрошатся в порошок, сжатые приступом чистого бешенства.

— На! И закончим на этом! — ладонью впечатываешь ему в грудь свёрток, приложи чуть побольше усилий — пихнула бы айдола между столов.

Лицо Чонгука вытягивается в изумлении, но тебе недосуг его рассматривать.

Выход всё ещё там, где темнеется потёртая дверь. Ты берёшь разгон, крепче сжимая лямки рюкзака. Пальто хлопает тяжестью по ногам — как ты раньше не заметила? Надо потом достать телефон, где-то раздеться. Смутная мысль мелькает в голове, но ты слишком возмущена. Злость слепит глаза, ты выпускаешь из виду бабульку. Легконогая для своих лет, она как эльф мелькает то тут, то там, а сейчас замирает с очередным подносом у тебя на пути. В последний момент обходишь старушку по касательной, но её слова сбивают тебя с шага:

— Айгу, когда сядете есть? Всё остывает!

А слова Чонгука и вовсе тебя останавливают.

— Сейчас, бабуля, сядем, только… Вы нам поможете? У вас есть швейные принадлежности? У девушки проблема.

Низкий голос со смешливыми нотками проходится по тебе наждачкой — парень совсем близко. Бежал за тобой?

— Снимай пальто, говорю… И… что это за язык? Я ни слова не понял, но звучит красиво… Скажешь ещё что-нибудь?

Ослабевшие пальцы разжимаются на лямках рюкзака, и ты вдруг думаешь, что очень, очень голодная.

Очень дурная. И очень голодная.

Машка тебя убьёт.

====== Далекая холодная встреча, Pt.2 ======

— Боже, вот это вкуснятина… — вздыхаешь ты, сыто отваливаясь от пустой тарелки.

Губы горят от острых приправ — красные и пухлые как у той рыбки. Обводишь их языком, охлаждая, и тянешься за бутылкой воды. Затёкшие от непривычной позы ноги сразу дают о себе знать — наливаются тягучей болью. Ты тихо стонешь.

Сталкиваешься с пытливым взглядом Чонгука. Он сидит напротив, смущает тем, что наблюдает за каждым твоим движением. Это удивительно — всё внимание знаменитого парня принадлежит тебе, а не его тарелке. Круглые глаза в обрамлении коротких густых ресниц следят не отрываясь, словно каждый твой вздох ему интересен. Его любопытство поощряет тебя на бесконечные разговоры. Хочется трещать сорокой (что для тебя нетипично), ведь он так сосредоточенно слушает и мало говорит в ответ.

Хочется объяснить собственные стоны. Говоришь, перемежая слова с глотками из бутылки:

— Непривычно сидеть за низким столиком. У нас с Машкой высокий.

— Маш-кой? — задумчиво повторяет Чонгук русскую вариацию подружкиного имени.

Теперь его интерес вызывает то, как ты пьёшь — он водит глазами от бутылки до горла, где пропадают глотки. Так и подавиться недолго, думаешь ты и закручиваешь крышку.

— Да, Машка-Маша-Мария. Подруга моя, которая корейскому научила. По-вашему МэРи. Пак МэРи. Ты, кстати, её, как это… биас! Везде, где надо состоит. Эти, как их, фан-кафе. На какие-то встречи — фан-что-то-там — всё попасть пытается, — усмехаешься в голос, а потом вспоминаешь соль ситуации. Машка фанатеет, а ты с объектом её обожания ешь труднопроизносимое блюдо у чёрта на куличках. И стухаешь, окончательно выпускаешь бутылку из рук. — Я в этом, в общем, не разбираюсь…

— Ты была на концерте. Я видел тебя с лайтстиком на проходной стадиона, — проявляет чудеса крепкой памяти Чонгук. Изумляет до глубины души. Он помнит, надо же…

— Э-э-э, да… с фонариком с этим? Ну, это всё Машка, уговорила сходить на ваш концерт, а потом сходила со мной на концерт инструментальной музыки. Выторговала, можно сказать, — смеёшься ты, вспоминая, как та страдала первые полчаса «музыкальных завываний», а потом таки заснула. — Она, когда ходит со мной на симфонические концерты, всегда высыпается.

Мужской смех низкими нотками вплетается в твой звонкий, и ты с удивлением замираешь, глядя на парня. Он смеётся искренне, ярко. Запрокидывает голову, тридцать два зуба наружу. Мальчишка ещё, если смотреть на лицо. Но всё, что ниже, совсем не детское — тёмный трикотаж нескромно обтягивает широкие плечи, выпуклую грудь, складками спускается по тонкой талии. А ещё от него сумасшедше пахнет. Шапка пахла так же: каким-то парфюмом, мужчиной, тёплым телом. Ты вспоминаешь свой позор, когда нюхала и разглядывала шапку и, заалев щеками, отворачиваешься. Искренне надеешься, что Чонгук не заметил твоего ответного интереса.