Если бы всё было иначе

– Ладно, – сказал он и с гордым видом пошел к двери.

Почти добравшись до цели, он остановился. Мы оба знали, что мой дом находится на другом конце города и пешком туда идти часа полтора.

– Ты сейчас серьезно? – осведомился он, раздраженно вскидывая руки.

Я ничего не сказала и снова села на свое место за нашим столиком, спиной к нему. Пару секунд спустя я услышала, как хлопнула входная дверь.

– Что тут происходит? – поинтересовалась Мэл, снова появляясь за прилавком.

– Ничего. Просто Ро ведет себя как идиот. Сможешь подвезти меня до дома, когда освободишься? В смысле, если тебе несложно.

Мэл начала протирать прилавок, но, услышав эти слова, нахмурилась и подняла на меня взгляд.

– Конечно, мне несложно. К чему вообще такой вопрос?

«Ро ведет себя так, как будто его от меня тошнит», – едва не слетело у меня с языка, но я не хотела отдавать Роуэна на растерзание Мэл. Поэтому я просто пожала плечами и промолчала.

– Я отвезу тебя домой, – твердо произнесла Мэл, демонстрируя мне, что никаких «и» или «но» не последует. Когда я кивнула, она развернулась и удалилась на кухню.

Мне недавно исполнилось семнадцать, но у меня все еще не было машины, и это постоянно вызывало трудности. Ро умудрился раздобыть недорогой подержанный «форд», хотя в финансовом плане Коэнам приходилось сложнее, чем моим родителям. Поправка: в финансовом плане сложнее приходилось Мэл и ее сыновьям. У доктора Коэна и медсестры, ради которой он бросил Мэл, проблем с деньгами явно не наблюдалось – по крайней мере, если судить по тому, какие шикарные подарки они присылали Люку и Ро на дни рождения и Рождество.

Я получила права еще в прошлом году, но мой отец по-прежнему считал, что я «не готова к собственной машине». Видимо, он рассматривал ее как еще один потенциальный источник беспокойства. А у него уже и так были мама и «АйКон» – офтальмологическая клиника, которая принадлежала моим родителям. Я же, наоборот, рассматривала собственную машину как способ избавиться от лишнего беспокойства, потому что мне бы больше не пришлось просить друзей меня подвезти, или добираться на автобусе, или идти пешком. Но папу волновало лишь то, что на машине можно попасть в аварию или нарваться на неприятности, и мне еще предстояло убедить его в обратном.

Следующие несколько недель я продолжала спрашивать Роуэна о том вечере. Он сам наверняка описал бы мои действия словом «доставать», но я никак не унималась. Он пошатнул мою картину мира – заставил сомневаться в том, как его семья на самом деле относилась ко мне все эти годы. Я просто не могла принять мысль, что в его словах была хоть доля правды. Мэл ни одним своим поступком не показывала, что относится ко мне как к надоедливой заразе, которой я почувствовала себя из-за Ро. Она находила время поговорить со мной, не отдалялась и ни на что не злилась. Она оставалась такой, какой была всегда: воплощением доброты.

За долгие годы я привыкла к тому, как изменчивы и нестабильны многие аспекты моей жизни. Мама всегда оставалась самым большим вопросительным знаком в моей вселенной. В детстве я часами рассматривала фотографии на стенах гостиной комнаты – фотографии, на которых мои родители были молодоженами, путешествующими по Южной Африке, Франции и Великобритании. Я останавливалась перед снимками и задавала им вопросы, хоть и не могла рассчитывать на ответ. Почему эти двое людей казались мне незнакомцами? Почему мама выглядела такой счастливой, жизнерадостной и румяной на ранних фотографиях, но превращалась в беспокойную, изможденную и отстраненную тень на фото, сделанных после моего рождения? Я подходила к поляроидным карточкам из тех времен, когда родители учились в магистратуре, и спрашивала, в какой момент между папиных бровей пролегла привычная мне складка и что вызвало ее появление – и почему теперь, если он отворачивался от мамы хотя бы на мгновение, казалось, что она вот-вот разобьется вдребезги.

Я привыкла задаваться тысячами вопросов о своей жизни, а теперь – вдобавок ко всему тому, что я не могла понять, – я не знала, какое место занимаю в семье Коэнов.

ТОГДА

Теперь я ходила к Коэнам не каждый вечер, а раз в два или три дня, хотя, пока Мэл проходила лечение, мне хотелось все время быть рядом с ней. Мне хотелось знать, когда у нее плохой день. Хотелось быть тем человеком, который смотрит с ней ужастики и красит ей ногти на ногах, чтобы помочь забыть о болезни и тошноте. Мне хотелось, чтобы Мэл знала, насколько она мне дорога.

Однажды, когда мне было девять лет, мама весь день лежала в кровати, а я хотела есть и злилась, потому что устала тихо сидеть на одном месте. Так что я начала придумывать поводы зайти в комнату родителей и поговорить с ней. Сначала я сказала, что проголодалась. Потом спросила, можно ли мне фруктовый лед. Затем поинтересовалась, знает ли она, что идет дождь. Когда я зашла в комнату в четвертый раз, ко мне подошел папа, только что вернувшийся с работы, и, не дав ничего сказать, вытащил меня в коридор. Он закрыл дверь, а потом наклонился ко мне.