Если честно

– Анника в лагере заподозрила, что между нами с Джо что-то есть, и разболтала все Джейн, а та пару минут назад позвонила Мириам.

– Вот это да. Как все неприятно сложилось, – посетовал я. Мне как-то не приходило в голову, что семейный лагерь способен дотянуться до нас и в обычной жизни.

– Ну вот, Мириам и спросила, правда ли это, – продолжила мама. – Я не смогла ей солгать.

Я редко проявлял свою привязанность физически, но тот момент казался весьма и весьма подходящим, чтобы обнять маму.

– Все будет хорошо, – глупо произнес я, копируя самые популярные в современной культуре слова утешения.

Мы обнялись; мама сжала меня так сильно, как не сжимала с самого детства. Тут из своей спальни прямо в пижаме выскочила Мириам, остановилась посередине лестницы и снова стала кричать на маму. Та вскочила и побежала к ней, но Мириам ее оттолкнула, убежала обратно в спальню и опять громко хлопнула дверью. Еще пару минут оттуда были слышны ее приглушенные крики. Мама пошла было следом, но остановилась на лестнице, пройдя пару ступенек. Она стояла там, я сидел на диване, и никто из нас не произнес ни слова.

Отец в это время навещал одного знакомого, который жил в Северной Калифорнии. Когда мама позвонила ему и сказала, что мы с Мириам узнали о разводе, он тут же собрался в шестичасовой обратный путь. Вскоре с какой-то поездки со своими товарищами домой вернулся Джош, и мы все вместе устроили в гостиной семейное собрание. Вокруг журнального столика, под который Джош обожал забираться в детстве и валяться на ковре, смотря в потолок сквозь стеклянную столешницу, были расставлены стулья, а сбоку был придвинут диван. Теперь Джош был уже подростком, носил майку и осветлял волосы на концах. Первым его вопросом после рассказа родителей о разводе было: «Так, а мне где теперь жить? С тобой или с мамой?» Ему объяснили, что мама собиралась подыскать себе другое жилье, а Джош с Мириам вполне могли жить то у нее, то у отца.

– Не вопрос. Главное, чтобы и там, и там были видеоигры и кабельное, – ответил Джош.

– Джош, как ты относишься к нашему с папой расставанию? – тоном психолога спросила мама.

Тот пожал плечами.

– Это не мое дело. Не понимаю, из-за чего Мириам так злится.

– Вообще-то расстраиваться, когда твои родители разводятся – это абсолютно нормально! – сказала Мириам, сердито зыркнув на брата.

– Что ж, по крайней мере, хорошо, что мы все это обговорили прямо перед поездкой в лагерь, – вздохнув, произнес отец. – У всех будет возможность разобраться в своих чувствах как следует.

Мириам дернулась, как от удара током:

– Вы все еще собираетесь ехать в лагерь?

– А почему нет? – спросил отец.

– Да потому что все же знают, что мама уходит от тебя к кому-то из лагеря!

Мириам звучно хлопнула себя ладонью по лбу. Я никогда прежде не видел, чтобы кто-нибудь применял этот мультяшный жест в реальной жизни.

Отец безразлично пожал плечами.

– Не вижу причин скрывать произошедшее. Нам всем будет полезно проговорить все то, через что мы сейчас вынуждены проходить, и поделиться с остальными своей точкой зрения на ситуацию. Джо тоже будет там, так что послушаем и его мнение тоже.

Мириам, казалось, не верила своим ушам.

– И Джо будет?!

Мама вновь расплакалась.

– Он нужен мне. Мне нужна поддержка, мне сейчас очень тяжело.

– С ума сойти, – сказала Мириам. – Обалдеть просто.

Она даже не плакала – по ней было видно, что ее уже доконало безумие происходящего. Она повернулась ко мне, надеясь, очевидно, что я выскажу некую более взрослую и здравую точку зрения.

Я лишь пожал плечами.

– На мой взгляд, вполне разумно[50].

В лагерь мы ехали раздельно – нас с Джошем и Мириам вез по крутой горной дороге отец, а мама поехала вместе с Джо. Мириам почти всю дорогу плакала, а я всячески пытался ее успокоить.

– Люди расстаются, – говорил я ей. – Это абсолютно нормально, и в этом нет ничего страшного – нужно просто принять. В целом, когда пара расстается, это обычно к лучшему – гораздо хуже, когда они остаются вместе, если друг другу разонравились. Строго говоря, большинству супружеских пар по-хорошему следовало бы развестись.

Уже в лагере знакомые по очереди крепко меня обнимали, приносили свои соболезнования и заверяли меня в том, что они всегда помогут, буде мне захочется с кем-нибудь поговорить. Я всем отвечал, что я в норме, хоть и звучало это не особо убедительно, поскольку на двадцатый раз происходящее уже начало меня раздражать и в ответ я начинал рявкать. Это, естественно, ненормально – не говоря уже о том, что в глазах общественности при разводе родителей быть в норме тоже ненормально. Меня же воротило от этого стереотипа, согласно которому я просто обязан был пребывать в депрессии, и особенно печалило то, что таким предрассудкам оказались подвержены даже постояльцы семейного лагеря[51].