Если герой приходит

– Разумеется. Сын Главка, сына Сизифа. Внук Сизифа, сына Эола. Никакой бог этого не отменит. Так бывает, парень. Бог приходит и уходит, а мы остаемся. Ты не первый, кто угодил в эту ловушку, но ты и не последний. Меня скорее удивляет другое: почему ты не задал мне главный вопрос?

– Какой?

– Тебе следовало спросить, сын ли ты своей матери. Но ты не спросил, а я уже не отвечу.

Не оглядываясь, Сизиф пошел прочь. Я вытер глаза ладонью. Радуга погасла, вернулись звезды. Так было легче, не знаю почему. Сын ли я своей матери? Что за дурацкий вопрос? Мне и ответа не надо, я и так знаю.

Дедушка пошутил.

Стасим Облака, радуга и снова облака

Белый конь парил в облаках.

Афина следила за ним, стоя по пояс в тумане. Тоже в облаках, если задуматься, только внизу. Туман курился над густой, зябкой водой старика Океана. Стоять было тяжело, все время тянуло заснуть, забыться, пойти ко дну.

Здесь начиналась граница, отделяющая мир живой жизни от мира жизни мертвой. Так говорили смертные, имея в виду вовсе не подземное царство теней, куда им всем суждено было явиться в свой срок. Бессмертные говорили иначе, понимая, что жизнь везде жизнь, как ее ни назови. Вернее, бессмертные старались вовсе не говорить о том, что скрывал в себе Океан, что он прятал на островах Заката.

Сюда, в седую мглу, уходили боги, нарушившие священную клятву Стиксом. Уходили без возврата, сами имена их стирались из памяти. Возможно, жизнь клятвопреступников длилась; возможно, она даже длилась вечно. Но разве это жизнь – без имени? Заточение в безднах Тартара выглядело милосердием в сравнении с этим.

Сюда, за грань существования – нет, на грань! – изгонялись мятежные титаны, проиграв битву с Олимпом. Здесь жили те, кто не заслужил вечного заточения в Тартаре, прозябания под неусыпной охраной Сторуких. Тут был приют для упрямцев, кто отказался войти в сонм богов на правах младших. На острова изгонялась опасность, недостаточная для более серьезного наказания, но все же представляющая собой угрозу. В конце концов, сюда уходили и по собственному желанию, не дожидаясь изгнания, в поисках забвения, покоя, смутного подобия смерти.

Белый конь прилетал сюда часто. Кружил над границей, но дальше не забирался. Ржал, словно обращаясь к кому-то невидимому, далекому. Неужели Пегас хочет уйти в туман? Хочет, боится, колеблется?!

Облака, вздохнула Афина. Нет, не поможет.

Видя, как Пегас любит купание в млечных перистых омутах, дочь Зевса не в первый раз подумывала обратиться к Нефеле, пастушке небесных стад. Пусть превратит облака в тучи, испугает Пегаса, погонит в западню…

Нефела не откажет. Эта трусиха, шарахающаяся от первого дуновения ветра, никому не отказывает. Помнится, буйный царь лапифов[55] Иксион, внук воинственного Арея, будучи приглашен на Олимп для пира, спьяну возжелал не кого-нибудь, а Геру Крони́ду, законную жену владыки богов и людей. В хмельной похоти Иксиона крылось и определенное знание жизни: утомленная изменами мужа Гера, вероятно, не отказалась бы наставить рога гулящему супругу. Мстительность царицы Олимпа вошла в поговорку. Увы, холодная к постельным утехам Гера предпочла иное удовольствие: донесла Зевсу о приставаниях наглеца. Расчет был прост: Зевс должен был отметить привлекательность жены для посторонних и устыдиться. Увы, Зевс не отметил и не устыдился. Пьяней Иксиона, законный муж придумал лучшую потеху: велел Облачной Нефеле принять облик Геры – и подсунул любовницу-оборотня на ложе гостя.

Что облако? Мягче глины. Лепи, кого вздумается, отказа не будет.

Итогом божественной шутки было рождение гиганта-кентавра, похотливого как его забулдыга-отец. Магнесийские кобылы надолго запомнили мужскую удаль сына Иксиона и Нефелы, произведя от него на свет целые табуны конелюдей, дуреющих от первого глотка вина.

Еще один вздох колыхнул прекрасную грудь Афины. Нефела согласится, спору нет, но первый же удар Пегасова копыта погонит облачную рать прочь. Грозовые тучи, и те не помеха белому коню. Афина видела, как тот в грозу купается в жгучем сверкании молний. Это делало Пегаса еще более пригодным для замысла Афины, но превращало ловлю коня в каторгу, бесконечную и бессмысленную.

«Зачем ты летаешь к Океану? Хочешь вернуться в материнскую утробу?!»

Идея эта была столь же безумной, сколь и допустимой. Афине довелось быть свидетельницей рождения Пегаса, и да, это случилось в седой мгле, на одном из островов Заката.

Свидетельницей? Ну, в какой-то мере.

⁂

Пересечь границу? Посетить мир мертвой жизни? Зайти на территорию ссылки бессмертных, рискуя остаться там навсегда? Нет, этого не позволила бы ни мудрость, ни военная стратегия, составлявшие сущность могучей дочери Зевса. В тот день, который Афина считала днем своего триумфа, чуть больше восьми лет назад, богиня так же стояла по пояс в тумане – и так же вглядывалась, вслушивалась, дрожала от плохо скрываемого нетерпения.