Если я исчезну

В лобби висит книжная полка, и я ищу на ней что-нибудь почитать: там стоят книги по верховой езде, много книг о рыбалке и топографии, а еще четыре копии «Милостивой государыни». Взяв одну из копий, я кладу ее в свою коробку с едой и выхожу.

Перед тем как идти к себе, я обхожу домик вокруг. Нахожу старую сувенирную лавку; вдоль ее стен висят футболки и пайты с эмблемой Фаунтен-Крик, все засиженные мухами. Поодаль виднеется небольшая теплица, светящаяся мертвенным светом.

Оставив свою коробку на крыльце домика, я направляюсь к теплице. Открываю дверь, и меня обдает воздухом настолько горячим, что он обжигает глаза. Когда за моей спиной захлопывается дверь, я понимаю, что это не воздух. Это запах, доносящийся с полок. Они под завязку забиты бутылками толстого стекла, в которых разлито странное зелье. Бутылки расставлены аккуратно. На них нет этикеток, а в некоторых из них просвечивают листья папоротника и какие-то цветы. В одной из бутылок я замечаю рыбью кость. У меня начинает щипать глаза и щекотать в носу. Во рту появляется привкус земли.

Я хватаюсь за дверную ручку, но дверь заедает и издает странный всасывающий звук, будто она герметически запечатана. Сердцу становится тесно в груди, плечи напрягаются. Я упираюсь пятками и изо всех сил дергаю. Стеклянная дверь распахивается, а я отлетаю и натыкаюсь на полку, которая отзывается стройным звоном бутылок.

Выскочив на улицу, я пытаюсь унять дрожь. Беру свою коробку. Но во рту у меня все еще стоит привкус земли. Глаза мои все еще слезятся.

Я иду обратно к своему домику и пытаюсь проморгаться в целительной темноте. Найдя внутри старый, практически лысый веник, я пытаюсь прибраться у себя в комнате, но только поднимаю пыль и раскидываю крысиный помет из-под мебели, из-за чего глаза снова воспаляются.

Я решаю ограничиться уборкой небольшого участка вокруг кровати. Затем иду к стенному шкафу и с верхней полки достаю еще одно одеяло. Оно соскальзывает на пол, и из складок выпадает книжка. Тоненькая книжечка в кремовой обложке. Я вздрагиваю от неожиданности. Нервы мои на пределе.

Я поднимаю книгу и одеяло с пола и приношу их в расчищенный круг у кровати. Обложка книги хрустит, когда я открываю ее. Внутри на обложке нацарапано имя «Лиззи» и год «2007». Удивившись, что этот дневник до сих пор сохранился, я погружаюсь в чтение.

Первые несколько абзацев наверняка написаны рукой Лиззи – одинаковыми романтичными каракулями. Сначала речь идет о красоте ранчо, об ощущении свободы, об уединенности. А потом начинается новый абзац.

Это место полно чертовщины. Эта женщина – ведьма.

А потом – подробности домашней жизни Лиззи, описание ее ссоры с отчимом, пересказ звонка от бывшего. Через три страницы Лиззи пропадает, и другая рука, на этот раз анонимная, подхватывает, словно ведя беседу с Лиззи:

У меня никогда раньше не было столь сильного ощущения, что за мной постоянно следят. Стоит мне обсудить что-нибудь со своей семьей, как на следующий день она заговорит о том же. С остальными девушками та же история. Либо она чертов экстрасенс, либо шпионит за всеми.

Эта девушка ведет записи четыре страницы – а затем ее сменяет новенькая.

Сегодня она накричала на гостя. У нее совсем нет понятия о личных границах.

Она больная и одержимая.

Она постоянно указывает, что нам делать.

Блокнот превращается в книгу жалоб на твою мать, где перечисляются все ее нечестивые поступки. Никаких имен, кроме Лиззи, нет, впрочем, как и дат. Описания выходят далеко за пределы обычных отношений «начальник-подчиненный». Пишущие жалуются на график работы, на нехватку перерывов, на изоляцию, на тяжелый труд, на то, сколько раз в день люди плачут из-за нее, и на ощущение, что она постоянно наблюдает. Это ощущение, похоже, разделяли все.

Она настоящая надзирательница.

Она сука.

Она ИСЧАДИЕ АДА.

Я читаю все до последнего слова. Закрыв наконец блокнот, я вспоминаю, как твоя мать говорила мне, что мысли здесь могут быть заразны. Я, например, уже начинаю думать, что мне твоя мать не нравится.

Я засовываю блокнот под матрас, сажусь на край кровати и, не отводя глаз, смотрю в окно, на солнце, опускающееся на горы. Где-то ржет лошадь.

Когда достаточно темнеет, я поднимаюсь. Я точно знаю, куда мне нужно. У тебя я научилась разгадывать тайны и поэтому точно знаю, куда идти. Туда, куда твоя мать мне идти запретила.

Я выхожу на ту же тропинку, опоясывающую ранчо, где утром нашла кота. Его тело убрали, оставив след, как от выжженной земли. Я обхожу это место. Тропа резкими изгибами спускается вниз по склону, врезаясь глубоко в гору.