Если я исчезну

Девочки суетятся вокруг Джеда с таким энтузиазмом, что это утомляет меня, заставляет задуматься, было ли у меня когда-нибудь столько энергии и почему я не использовала ее для чего-нибудь хорошего. Со своей стороны, Джед вежлив, но рассеян. Каждый раз, когда наши взгляды встречаются над столом, это выглядит несчастливой случайностью.

– Мне пора. – Он отодвигает свой стул, и все за столом одновременно начинают шевелиться, как будто он разрушил чары.

– Я приготовила десерт, – говорит Эдди. Все переводят взгляд с нее на Джеда.

– Уже поздно, – произношу я, что не нравится твоей маме.

Джед неуверенно поднимается на ноги, будто ему физически трудно встать из-за ее стола:

– Спасибо за ужин.

– Ты останешься на десерт, иначе это грубость.

За столом тишина. Удивительно, но я думаю о пистолете у ее бедра и представляю, что она застрелила бы его за то, что он посмел уйти; вот насколько сильно на все навязана ее воля. Она будто принесла к столу стеклянный купол, накрыла им всех нас, и мы оказались в ловушке. Я вспоминаю, как ты говорила: «Это настоящая глухомань, и я не могла убежать», – и думаю: не от нее ли? А потом вспоминаю, как ты прокомментировала эпизод «Убийство Ди-Ди Бланшар»: «Как же мне это понятно, как понятно».

Джед и твоя мать смотрят друг другу в глаза. Мне кажется, она хочет, чтобы он с ней поругался. Ты говорила, что ей нравятся сильные люди. Думаю, она скучает по тебе. Ты была сильной, а теперь ты пропала, а единственные люди, с которыми она могла бы играть в свои игры, сломлены и потеряны.

Джед глубоко вздыхает и садится обратно.

Твоя мама приносит брауни, приготовленный по ее особому рецепту.

– Секрет, – сообщает она нам, – в горячем соусе.

Она поливает им каждое пирожное перед подачей. Соус настолько горячий, что брауни лопаются и в них остаются зияющие дыры. И снова звучат дифирамбы.

Нет ничего лучше, чем перехвалить пищу за то, что она превратилась в грязь во рту.

Ужин заканчивается, Джед сбегает и идет, крадучись, по главной дороге на другую сторону ранчо. Все смотрят, как он уходит. Твоя мать качает головой:

– Этот мужчина плохо кончит.

Элоди и Джеральдин спешат утешить ее:

– Ужин был восхитительный!

– Десерт был выше всяких похвал!

Клементина относит посуду на кухню. Я следую за ней через дом с его сияющей белой статуей Христа и гладким черным пианино. На кухне тихо, здесь своеобразная ниша, в которой особенно хорошо разносятся звуки. Мне хочется спросить ее о тебе здесь и сейчас, но кто-нибудь может войти в любой момент, поэтому я спрашиваю:

– Значит, в пятницу?

Она вздрагивает и вздыхает от моего голоса, удивленная тем, что она не одна.

– Да, – она улыбается своей умиротворяющей улыбкой, – не беспокойся об Эдди. Я с ней разберусь.

Я смотрю в сторону гостиной. Слова сначала застревают у меня в горле, а потом выплескиваются все в одночасье:

– Я хотела тебе кое-что сказать. О Рэйчел.

Она перехватывает мой взгляд.

– Не здесь, – говорит она, и я не понимаю почему. Ее глаза широко раскрыты, но потом она скрывается в тени коридора, так что я не могу разобрать выражение ее лица.

Внезапно появляется Гомер. Зайдя в помещение, он подходит к Клементине.

– Вот ты где.

Он так небрежно красив, как главный герой фильма с канала «Холлмарк». Обняв ее за талию, он целует ее сзади в шею.

– Извини, – говорит она ему. – Просто пытаюсь помочь твоей матери.

Она берет его руку и сжимает, как будто удостоверяется в их связи, а затем идет на кухню, оставив его со мной.

– О, здравствуйте, – говорит он так, будто мы не сидели друг напротив друга весь последний час. Он легко облокачивается на стол и скрещивает руки. – Вы нам очень понравились в церкви.

Религиозные люди говорят такие странные вещи.

– Гм, да, мне было очень интересно.

– В нашем приходе не так много людей. Раньше было больше.

Ага, словно это могло бы убедить меня вернуться.

– Мне очень понравилось. – Чем больше я это говорю, тем меньше мы оба в это верим.

– Надеюсь, вы придете снова.

– Конечно. – Я не собираюсь больше идти туда. Бросив быстрый взгляд в темную гостиную, я спрашиваю: – А Рэйчел ходила в церковь?

– Рэйчел? – Он словно пытается вспомнить, кто это. – Нет.

– Какая жалость.

– Да. – Он чешет шею, словно надетая на лицо маска чешется и зудит. – Мы с Рэйчел были очень разными. Я верю в прощение. – Чего бы ты не простила? – Я верю, что люди могут измениться.

– Это замечательно, – говорю я.

– Согласен.

Мы заканчиваем уборку, и твоя мама нагружает меня остатками еды – сухой, картонной и такой плотной, что кажется, будто у меня в руках кирпичи. Я прохожу мимо всех гостей, прощаясь. Покидаю чистый и светлый дом твоей матери, и у меня свербит на душе от мысли о возвращении в свой пустой и холодный домик, вонючий и душный.