Она не забыла захватить немного масла для загара, зная, что на модель наносят такое масло, если человек позирует обнаженным перед художником и особенно перед фотографом. Тогда свет лучше обрисовывает линии тела.
Она подала Милошу одеяло и халат и, порывшись в сумочке, извлекла фотоаппарат.
— Фотоаппарат? — встревожился он.
— Да. Я собираюсь тебя снимать.
— И делать отпечатки?
— Да.
— И кто их увидит?
— Только я. И ты.
— Не знаю… Если жена…
Джейн рассмеялась:
— Милош, перестань… Ты что, подозреваешь, что я пошлю снимки твоей жене? Зачем мне это надо?
— А если кто-то другой…
— Никто. Даю тебе слово. Фотографии предназначены только для меня, чтобы я могла тебя нарисовать. Так тебе будет даже легче — не придется долго позировать без движения. — Джейн ждала; на секунду ей показалось, что он откажется.
— Так их никто не увидит?
— Никто, кроме меня. Я даже сама все проявлю и напечатаю. — Она солгала: в их доме не было лаборатории. Но пока ей не хотелось об этом думать. Главное — сделать снимки.
Милош, отвернувшись, колебался, затем пожал плечами и сказал:
— Ну, если вы обещаете…
— Обещаю.
Он улыбнулся, подошел и пожал ей руку.
— Хорошо, давайте.
Джейн чувствовала, как он нервничал, но сама волновалась не меньше, если не больше его.
Джейн пыталась думать о формах, но думала только о теле.
— Тогда приступим. Нельзя упустить подходящий свет.
— Нельзя. — Милош посмотрел на небо. Было без пятнадцати четыре. — Где? — спросил он.
— Я думаю, в амбаре.
Брошенное здание выглядело точно так же, как в прошлый раз, — только обшивка еще больше ободралась.
Отовсюду сквозь дыры проникали наполненные пляшущими пылинками полосы света — одни резкие, словно прожектора, другие более театральные, будто ими управляли.
За стойлами у лестницы находились люки, через которые некогда подавалось сено и солома. Копны тридцати- или сорокалетней давности то ли от времени, то ли по чьей-то воле оказались сваленными на пол и теперь лежали немым напоминанием о другой эпохе — о других судьбах, другом труде и заботах.
Обтесанные липовые опоры покоились в зацементированных основаниях, но цемент выветрился, и стал виден песок и щебень. Грубо срубленные горизонтальные балки все еще держались на своих местах, хотя обшивка стен отсутствовала. Все в этом амбаре было ручной работы: брусья скреплены деревянными колышками, обшивка — там, где она сохранилась, — прибита самодельными гвоздями с квадратными головками.
Милош, похоже, подавленный размерами пустого пространства, в котором они оказались, начал машинально расстегивать пуговицы на рубашке.
Теперь Джейн точно знала, чего хотела. Надо было только найти место, где ему сесть.
Две-три копны соломы и одеяло на них — именно то, что требовалось.
Она поставила сумку на пол и стала стаскивать в нужное место солому; в итоге две копны пошли на сиденье и три — чтобы облокачиваться. Эти три она положила друг на друга.
Все продумывалось заранее — на прошлой неделе, когда она прикидывала, чего должна добиться.
Милош сидел на расшатанных ступеньках ведущей на чердак лестницы и снимал ботинки и носки. Рубашка уже висела на колышке, ремень и верхняя пуговица брюк расстегнуты.
— Здесь очень тепло, — заметил он.
Она открыла футляр камеры.
На объективе значились цифры: 70/200, 2,8.
Они ей ничего не говорили. Джейн только знала, что нужен именно такой фотоаппарат. Эту модель ей одолжила подруга, которая занималась портретной съемкой.
«Поскольку ты очень мало понимаешь в объективах, профессиональная камера тебе ни к чему, — объяснила она. — А эта как раз подойдет».
С чего начать?
И как?
По крайней мере, у нее есть рудиментарные знания основ фотографирования.
Что же это в таком случае?
Милош снимал джинсы.