Если любишь – отпусти

Здравствуй, дорогая Эля! Пишет тебе Шурка. Как твои дела? Как здоровье? Как тетя Соня и тетя Поля? Эля, у меня все хорошо, служба идет нормально. Я принял присягу на верность Родине, теперь я настоящий солдат. Элька, ты не пишешь, но я надеюсь, что ответишь. Эля, я очень сожалею, что так получилось, я никогда себе этого не прощу. Эля, в этом письме я прошу у тебя прощения за то, что причинил тебе боль, и еще хочу сказать, что никогда не переставал тебя любить. С Ниной у меня ничего не было, поверь мне, пожалуйста. Эля, я все время думаю о тебе и разговариваю с тобой. Элька, я бы все отдал, чтобы увидеть тебя, ты удивительная девчонка. Я счастлив, что мы были вместе. Эля, если можешь, напиши мне, пожалуйста, я буду ждать. Эля, желаю тебе счастья и надежных друзей.

Всегда твой

Шурка

Передавай мой солдатский привет тете Поле, маме и любимому Харькову. 20 июня 1941 года. Пока мое сердце бьется, оно твое.

И вдруг размашистым почерком приписка:

Родная моя, любимая Элька! Я люблю тебя больше жизни. Осенью приеду в отпуск и мы поговорим. Прошу тебя, дождись меня, очень прошу. Я люблю тебя, Элька, люблю больше жизни. Береги себя. Целую, обнимаю крепко-крепко.

Навеки твой

Шурка

– Что ты делаешь? – В дверях стояла мама, вид у нее был озабоченный.

От неожиданности Эля вздрогнула и уставилась на маму.

– Я… – Эля сглотнула. – Ты помогла Юре собраться?

– Конечно. Что это? – Не сводя глаз с рук Эли, мама приближалась к кровати.

– Письмо от Шуры.

– От Шуры? – Глаза мамы расширились.

– Не важно… – Эля тихо застонала. – Мама, мне очень плохо… – Она протянула письмо маме, обхватила голову руками и зашаталась из стороны в сторону.

…Письмо лежало на столе, а испуганная Софа в ночнушке ходила следом за Элей и, заламывая руки, тихо плакала. Эля не плакала – уже не могла, она бродила по комнате, останавливалась у окна, у дивана, у шкафа, посредине, садилась, вставала и снова шла… Прибежала заспанная Полина. Соня ткнула пальцем в стол, Полина ушла, вернулась с очками, прочла письмо, похлопала ресницами, и теперь они вдвоем ходили за Элей. Глотая слезы, Соня налила воду в стакан, протянула Эле. Эля отмахнулась от стакана и снова пошла по комнате, натыкаясь на мебель.

Вдруг в нос ударил кисло-сладкий запах старого варенья, стоявшего в баночке на подоконнике. Элю мутило; едва успев схватиться рукой за край подоконника, она упала на колени. Будто железные щипцы сжали пустой желудок, и Элю стошнило прямо на новенькую батарею отопления.

– Элечка, встань, – мама и тетя Поля поддерживали ее за подмышки, – встань, ну…

Она мотнула головой и уперлась руками в пол. Чьи-то руки убрали за ухо прядь волос.

– Элечка, ничего уже не сделаешь, ничего, – мама гладила ее по голове, – во всем война виновата…

Эля глубоко вздохнула и встала. Запрокинув голову, быстрым движением убрала волосы, прилипшие к щекам, отряхнула подол платья.

– Неправда, во всем я виновата, – сипло сказала она, направляясь к буфету. – Война – войной, но я… я виновата… – Она открыла нижнюю дверцу и взяла с полки чистое кухонное полотенце. – Он ждал меня… Он меня ждал… Мне теперь с этим жить.

Соня села и уставилась на свои руки, лежащие на коленях. Полина подпирала спиной шкаф.

– Но ты же и раньше знала, – возразила Полина.

– Да, знала, но сейчас знаю больше.

– Это все рефлексия, – Полина недовольно мотнула головой. – Жить надо сегодняшним днем, а то можно с ума сойти.

– Хорошо, буду жить сегодняшним днем.

Эля взяла мыльницу и пошла в ванну. В квартире было тихо. Эля долго умывалась, полоскала рот. Напившись воды из-под крана, она некоторое время сидела на краю ванны, собираясь с мыслями. Потом взяла ведро, на котором крупными кривыми буквами коричневой масляной краской было написано «Есины», половую тряпку – бывшие панталоны тети Поли – и вернулась в комнату. Под озабоченными взглядами мамы и тети Поли она вымыла батарею и пол.