Если любишь (сборник)

— Послушайте, Ханов, — внимательно посмотрел на него Карлыев, — сколько лет вы учились в Ташкентской партийной школе?

— Я? — опешил Ханов.

— Да, вы.

— Два года.

— А до этого что делали?

— Ай, мало ли где мне пришлось небо коптить.

— Ну, например?

— Например, два года работал счетоводом в чулинском плодовом совхозе…

— А еще?

— Был недолго фининспектором в Бахардене… По налогам…

— Еще.

— Может, проще мою анкету затребовать?

— Зачем же анкету? Беседа всегда богаче бумаги.

— Был еще заместителем председателя колхоза. Оттуда на учебу уехал. А после Ташкента вы же меня сюда и направили. Потом, не прошло и месяца, сами здесь оказались…

— Еще один вопрос вам задам, совсем уже не анкетный, — улыбнулся Карлыев. Он достал из ящика стола две одинаково оформленные книги, положил их перед Хановым и как бы невзначай спросил: — Читали?

— Это Махтумкули[4]? — растерянно прочел на обложке Ханов, не понимая, куда клонит секретарь райкома. Он неловко повертел двухтомник в руках и бережно положил обратно на стол. — Прекрасно издано! — неуверенно добавил он. — Да, книг выходит много, а вот читать их некогда…

Карлыев вместо ответа покивал головой, словно убедившись в каких-то своих предположениях, вздохнул и протянул собеседнику сигареты. Они молча закурили.

— Эх, напрасно все-таки вы не взяли Тойли Мергена, — с горечью заговорил он после затянувшейся паузы. — Помимо всего прочего, обидели человека… Или в самом деле считаете, что он не справился бы?

— Он-то справится…

— Тогда в чем же дело?

— Я Тойли Мергена на работу не возьму! — со всей определенностью вдруг заявил Ханов. — И в той мере, в какой это будет зависеть от меня, другим тоже не позволю.

— Это почему же?

— Вы же слышали мое выступление у них в колхозе… После сказанного там я этого человека использовать не могу.

— Лично я взял бы, — заметил секретарь райкома.

— Но я-то ведь не вы, товарищ Карлыев.

III

Тойли Мерген вернулся домой только под вечер.

— Ну, как дела? — поспешила к машине Акнабат. — Волк или лиса? — спросила она, обозначив так по старому обычаю добрые и дурные вести.

— Я и сам не знаю, какой зверь тут больше подходит, — неохотно отозвался Тойли Мерген.

— Значит, сказали, чтобы пока походил без дела?

— Нет. Я уже взялся даже за одно дело, да только… — И, не договорив, Тойли прошел в дом.

— Если оклад невелик, ты не печалься! — попробовала утешить его Акнабат. — Было бы дело по душе…

— Вот этого пока не знаю, мать, — невесело посмотрел он на жену и стал переодеваться.

— Чай подать или сразу обедать будешь? — осторожно осведомилась Акнабат, когда Тойли-ага вернулся после умывания.

— Неплохо бы чаю сначала.

Акнабат подвинула к мужу большой красный чайник.

— Да, я даже не спросила, какую работу дали, — будто спохватилась она.

— Теперь твой Тойли Мерген — директор ателье, — смущенно сказал он.

— Директор чего? Ителье? Это что ж такое, Тойли?

— Не ителье — ателье! Ну, мастерская, где одежду шьют…

— Так бы и сказал — мастерская… А там что — и женскую шьют тоже?

— И мужскую, и женскую. Всякую!

— Вот оно как… А я-то думала, что для тебя найдется что-нибудь поближе к посевам. Видать, не нашлось… Только где женская одежда, а где Тойли Мерген, тот, что всю жизнь возился с хлопчатником, с арбузами и дынями? Один аллах знает, управишься ты с этим ителье или нет…

— Надо попробовать, мать, — не поднимая головы, ответил Тойли и занялся чаем.

— А может, лучше испытать судьбу и подождать, пока найдется что-нибудь поближе к земле да к воде? — со вздохом сказала Акнабат, вглядываясь в усталое лицо мужа.

— Ты это слово «подождать» при мне лучше не произноси! — не сдержался Тойли-ага и, отодвинув пиалу, схватился за сигареты.

— Может, обед принести?

— Погоди, дай покурить.

— Кури, пожалуйста. Только не грызи себя, если что не так, — унося чайник, заметила жена. — Пойдет дело — будешь работать, а не пойдет — откажешься.

— Здесь освободили, там откажусь! А ведь каждый человек еще и авторитетом своим дорожит, — бормотал себе под нос Тойли Мерген, расхаживая по комнате и яростно дымя сигаретой.

— О! Оказывается, Тойли вернулся, — послышался за дверью голос Кособокого Гайли, после чего он и сам, покашливая, не вошел, а прошмыгнул в комнату своей обычной иноходью. — Ну как, не зря совершил паломничество?.. И надымил же ты здесь! — повел носом Гайли и в ответ на приглашающий жест хозяина прошел за стол. — Будто лису из норы выкуривал… — Он недовольно поморщился и добавил: — Это как — к добру?

Тут появилась Акнабат и поставила на стол поднос с золотистым чуреком, только что из там дыра[5], с кастрюлей куриной шурпы, и миской верблюжьих сливок.

— Ну, дорогой мой Гайли, видать, теща тебя здорово любила, — подтрунивал над шурином хозяин. — Говорят, теща того зятя больше всего любит, который, если куда пойдет, обязательно к обеду угодит… Бери-ка ложку!

— Будешь ходить от двери к двери да принюхиваться, откуда вкусными харчами пахнет, и тебя теща полюбит, — усмехнулась Акнабат.

— Я, сестра, не из тех, кто под чужими дверями рыщет, — гордо заявил Гайли.