Если любишь - солги

Дверь со стуком распахнулась. Глаза инспектора расширились, помощник его вскочил с места, уронив карандаш. За моей спиной прозвучал знакомый хрустальный голос — холодней зимнего ветра:

— Я закрою глаза на то, что сейчас услышала, шеф-инспектор. Вам нечего предъявить дамзель Войль. Она в этом деле жертва, и наша семья берёт её под свою опеку. Если пожелаете снова побеседовать с дамзель, обращайтесь к нашим адвокатам.

Я обернулась. Они стояли в дверях, ослепительные, как пришельцы из иных сфер: Евгения, в бриллиантах и манто из меха полярной лисицы, и Дитмар, в костюме с иголочки, который стоил дороже всего полицейского кабинета, инспектора Астусье и его помощника в придачу.

— Верити, дорогая, идёмте отсюда, — сказала Евгения.

Дитмар широко улыбнулся и подмигнул.

____________________________________________________________

Друзья! Если книга вас заинтересовала, не откладывайте чтение. Роман большой, но выкладка идёт очень быстро и завершится 4 мая. Полный текст будет доступен одни сутки, а уже 6 мая на сайте останется только ознакомительный фрагмент.

Глава 11. Бежать!

Остаток дня пролетел, как во сне.

Роскошный салон "фантома" пах лакированным деревом, кожей, цветами и дорогим парфюмом; в букете ароматов отчётливой ноткой выделялся одеколон Дитмара. Рука нащупала в кармане брелок с котёнком — мой счастливый талисман. Хотелось плакать, теперь от облегчения и благодарности.

— Нет-нет, дорогая, домой вам нельзя, — щебетала Евгения. — Там вы станете лёгкой добычей для этих полицейских шакалов. Сделаем так. Пока идёт следствие, поживёте у нас. Здесь, в городе.

Её голос звучал, как музыка. Слова не имели значения. Жизнь продолжалась. Страшный инспектор, призрак тюремной камеры, мрачное здание с зарешеченными окнами растаяли, как ночной кошмар в лучах утра.

— А потом, когда всё закончится, мы вместе отправимся путешествовать.

— Совершим круиз по Южным островам, — Дитмар блеснул глазами с шофёрского места. — Заодно проверим, каков в деле "Альбатрос".

— Это яхта океанского класса, — объяснила Евгения. — Новая игрушка моего маленького братика.

Дитмар рассмеялся:

— Завидуешь, старушка?

Они согласились заехать за чемоданами, а после отвезли меня в свой городской дом на улице Света, в двух шагах от набережной Огней. Над крышами богатых особняков виднелась башня Четырёх Светил. До наступления темноты главная иллюминация не работала, но по ажурной металлической конструкции пробегали разноцветные сполохи, оживляя ранние сумерки.

Дом Карассисов выделялся среди других. Лепной декор, не тяжёлый, классический, как у соседей, а тонкий, затейливый, оплетал фасад с закруглёнными окнами и лёгкими балконами, будто стебли вьющихся роз. Внутри было не так просторно, как в "Гиацинтовых холмах", но гораздо уютнее. Вместо мрамора — паркет, изящная мебель из древесины тёплых золотистых оттенков, всюду шарнанские ковры.

— У нас вы будете в полной безопасности, дорогая, — жизнерадостно заверила Евгения, сбрасывая манто на руки служанке в крахмальном переднике. — Полиция сюда не сунется, разве что с ордером от прокурора Литезии. Не бойтесь, любой ордер бессилен против рубиновой печати. Впрочем, это средство мы оставим на крайний случай.

Рубиновая печать, один из пяти символов высшей власти Магистериума, — в руках Евгении? Нет, должно быть, она имела в виду свою мать. Но захочет ли великая Октавия Карассис вступиться за безвестную девушку без магнетического дара, примечательную лишь неудобной правдивостью и умением притягивать неприятности?..

Слуги в скромной серой униформе в один приём перенесли мои чемоданы в спальню на втором этаже. Саквояж достался молодому долговязому брюнету. Он поднимался последним, а я шла следом, не спуская глаз с его левой руки, в которой покачивалось, прикрытое ненадёжным кожаным футляром, всё моё состояние.

Хвала тривечным — поставил и вышел, даже не взглянув.

Евгения заставила меня лечь в постель, словно больную, затем прислала горничную с бульоном и гренками. Все слуги и служанки у Карассисов были хороши собой. Эта, блондинка с точёными чертами, накрыла мне столик-поднос, и впервые в жизни я ужинала лёжа.

Ни о чём не хотелось думать. Но Роберт Барро погиб, и в этом была моя вина, пусть и косвенная. Перед внутренним взором проявилось гномье лицо профессора в тот самый миг, когда он задал свой гадкий вопрос. Тогда я смотрела, но не видела, слепая от страха и унижения. Однако взгляд, как линза фотографического аппарата, запечатлел на плёнке памяти мельчайшие детали: блёстки пота на лбу, напряжение мимических мышц, выражение глаз. В них читалась сосредоточенная решимость. И ещё сочувствие. Сочувствие, которого не было в глазах Дитмара.

После еды меня разморило, но я всё же нашла в себе силы подняться и спрятать саквояж под кровать. Потом легла снова и уснула.