Если (ЛП)

— Ты знаешь, что это?

— Думаю, да... — туман в голове начал рассеиваться, давая мне сложить все воедино: его нередкая необоснованная печаль или безграничная энергия. Как будто в нем было три человека: мой Ашер, больной Ашер и бешеный Ашер. До этого момента я в какой-то степени любила это в нем.

— Ну, это когда человек переходит из состояния эйфории в депрессию, и это намного хуже, чем просто перепады настроения. Иногда это выходит за крайность, особенно если он не спит. Ему поставили диагноз только пару лет назад, и у него есть кое-какие проблемы с принятием. Сейчас Эш проходит через маниакальную фазу. И полагаю, он отказался от своего лития. До этого он только единожды доводил себе до настолько плохого состояния. Он ненавидит препараты, потому что они притупляют его органы чувств. По крайне мере, об этом ты ведь знаешь?

Я слабо кивнула.

Все комментарии Эша о потери зрения и его возвращении обрели новый смысл. Каким-то образом я почувствовала, будто толкала его вернуть его «зрение» обратно, не осознавая это.

— Как я могла не догадаться? — спросила я у себя вслух.

— Не кори себя. Я уверен, что у него было это годами, прежде чем мы заметили. Мы всегда считали, что Ашер чересчур энергичный и эксцентричный. В семье, полной обычных людей, он один был с неординарными способностями, и мои родители хотели поддержать его художественную сторону. Поэтому, когда он становился гиперактивным, не ложился спать, не ел или вел себя как полный придурок, мы просто думали, что это его метод работы. Он много веселился, когда был подростком, вытворял сумасшедшие вещи, в то время как ни у кого из нас не было мужества рисковать. Девушки любили его... извини.

— Ммхм. — У меня не было энергии ревновать к каким-то школьницам.

Затем он спал или хандрил несколько дней или недель подряд, мы просто думали, что он чувствительный художник или просто устал так упорно трудиться или быть вечно веселым подростком.

Я покачала головой в неверии. Я была и подавлена, и взбешена. Чувствовала, будто Эш предал меня, не сказав обо всем этом. Но больше всего я была напугана, что никогда не верну его. На крыше он казался таким отдалившимся, как будто был заложником внутри другого человека, как будто кто-то использовал его тело и разум в качестве убежища.

— Так, как вы узнали?

— Не знаю, рассказывал ли он тебе, но наша сестра умерла.

— Да, Сара.

— Да. У него была глубокая депрессия. В это время он изучал художественное искусство в Нью-Йорке. И для него это стало делом всей жизни. У него был особый способ видения мира, который он мог выразить на холсте. На него было много давления, потому что приближалась выставка, а он не хотел ее отменять. Доктор прописал ему кое-какие антидепрессанты. Мы не раздували из этого такое уж большое дело. Доктора часто прописывают антидепрессанты после подобного. Ну, очевидно, данные лекарства вызвали манию. В Нью-Йорке у него не было семьи, которая могла за ним присматривать. У него случился срыв, и его нашли на улице, пока он бродил, испытывая галлюцинации. Его поместили в специальное лечебное учреждение на некоторое время, но мы смогли привести его в норму.

— О боже мой. — Все начало обретать смысл. Кусочки складывались вместе, когда я лучше узнавала Эша, но всегда чего-то не хватало. После слов Миллера у меня сложилась полная картина. Эш не был просто печален из-за смерти сестры, он заболел из-за этого. Он был потерян в биполярном расстройстве и чувстве вины, и теперь я понимала, почему он чувствовал себя бременем для тех, кого подпускал близко.

— Ему пришлось вернуться домой. Все его планы в Нью-Йорке ушли на второй план. Его художественная карьера остановилась, потому что он перестал рисовать. Изначально, принимая литий, он был не похож сам на себя. Ему было плохо, а разум был затуманен. Доктор настаивал, что вскоре это уйдет, но Эш был очень расстроен. И затем в один день он просто встал и ушел. Прошли месяцы, прежде чем я снова его увидел и сейчас... такое чувство, будто я не могу достучаться до него. И поверь мне, я пытаюсь.

— Я тоже чувствую нечто подобное.

— Тот факт, что ты удержала его в одном месте дольше, чем на ночь — чудо. Он не хочет привязываться. И чертовски ненавидит стены.

Мы оба рассмеялись. Но это был печальный смех, потому что мы были частью самой печальной шутки в мире.

— Да, мы часто ходили на крышу. Ты знаешь, почему он ненавидит стены?

— Не возражаешь? — спросил Миллер, указывая на деревянный стул.

— Пожалуйста.

Он сел, посмотрев на свой телефон, и затем протяжно выдохнул, когда приготовился к рассказу.

— Во время аварии Эш некоторое время находился с уже мертвой Сарой. Они были затоплены. Не полностью. Машина была под наклоном, и сторона Сары была под водой, а его медленно опускалась.

— О боже мой, — прошептала я и накрыла рот в неверии.