Если нет

«Долго я думал, боже…»

Долго я думал, боже,
на что это все похоже,
И вспомнил, хоть не без дрожи,
прошедшей волной по коже.
Боже, теперь я понял:
сравнить это больше не с чем,
Как только с жизнью еврея,
спрятанного от немчин.

Знаю с первого года: меня охраняет сила,
Но охраняет гордо, нехотя и брезгливо.
Я ведь живу в подвале, и от меня воняет.
Не ради меня, а ради себя меня охраняет.
Ай, жена моя плачет, стонет, детей голубит.
Ай, кто-то нас прячет, но не любит,
не любит!
Запас-то досуха выжат,
год еще только начат,
Ему самому бы выжить,
а он еще этих прячет.

Ай, что бы с нами стало б! —
думаю целый день я.
Нет у нас просьб и жалоб —
только благодаренья.
Всюду ущерб и вычет.
Мы не приносим выгод.
Дети – и те не хнычут,
чтобы себя не выдать.

Ай, почему нас прячут?
Может быть, что-то знают?
Может быть, это значит,
что мир не навеки занят?
Ай нет, он занят навеки,
Не те придут, так другие,
Зэки, ардипитеки, черные, голубые.

Прячут нас, не готовясь
к будущей смене жанра,
Прячут, поскольку совесть,
а не поскольку жалко.
Прячут в зловонном месте,
темном, где хлам сложить бы, —
Но для своей же чести,
а не для нашей жизни.

Ай, может, они боятся, думая о прошедшем,
Что нашим богам еврейским
мы что-то про них нашепчем?
Ай вы, глупые люди, дети скупой скудели!
Будь у нас Бог еврейский —
разве б мы тут сидели?

Ай, за час до итога что-то переломилось.
Нет у нас больше Бога,
а только чужая милость.
Здесь суждено окопаться ей, смотрим
а только чужая в ее жерло мы,
И до конца оккупации, видно, не доживем мы.

Больше уже не молимся мы гордости
и доверью.
Ай, вероятно, в молодости
давно бы я хлопнул дверью,
Ушел бы из этой милости, подачку вернул,
как равный, —
Но знаю: любые вымыслы
бледнеют пред тою правдой.

Долго я думал, боже,
на что это все похоже.
Боже, терпеть негоже, но дай нам
и завтра то же!
Мысли не бродят, слова не значат,
сущность чужда названью.
Хуже ли то, от чего нас прячут?
Хуже.
Я это знаю.

«Какие споры, какие деньги, о чем речь…»