Если о нас узнают

Мы никогда не выступали без хореографии. Даже много лет назад, когда нам было пятнадцать и мы впервые выступали вместе в лагере, а Джефф наблюдал за нами в зале, у нас была хореография. Ужасный танец, который мы придумали сами, просмотрев видео на YouTube и изменив движения под себя, но это было хоть что-то. Сейчас я чувствую себя голым.

Валерия показала нам, как вести себя на сцене. Джон должен флиртовать с аудиторией. Энджел должен держать микрофон на подставке и улыбаться как можно чаще. Мне было приказано развлекаться позади, отталкиваться от пола, проводить руками по волосам. Зак должен контактировать с первым рядом и протягивать к ним руку, присев на корточки.

Но сейчас Валерия не может контролировать нас.

Мы разбегаемся. Энджел берет микрофон и направляется прямо к краю сцены, подпрыгивая, заставляя толпу прыгать вместе с ним. Джон сжимает микрофон обеими руками, его вайб такой сильный, когда он раскачивается в такт ритму, не крутит бедрами и не прикусывает губу, как нам приказывали.

Мы с Заком выходим на середину сцены, в нескольких шагах от Джона, и поворачиваемся друг к другу, пока поем. Если Зак и нервничает, то виду не подает. На самом деле, похоже, он проводит лучшее время в своей жизни. Его глаза сверкают, когда он ловит мой взгляд, и он поднимает брови, глядя на меня, будто напоминая мне о нашем секрете и о том, что через минуту все станет явным. Это повисает в воздухе между нами, притягивая меня к нему, как магнит, и я делаю нечто абсолютно запретное. Я обнимаю его за плечи, когда мы начинаем припев.

Где-то члены нашей команды наблюдают за этим. По-любому Валерия и Эрин. Наверное, Дэвид. Может быть, Джефф. Они отчаянно обмениваются сообщениями или звонят друг другу? Планируют грандиозное наказание на другом конце страны? Или в палатке в пятидесяти футах позади нас?

Если это так, то им лучше воздержаться. Нет достаточно сурового наказания за то, что вот-вот нагрянет.

Я на взводе, когда убираю руку с Зака, и когда наступает мое соло, я думаю: «к черту все». Вместо того чтобы просто петь, я вкладываюсь полностью: пятнадцать лет профессионального обучения вокалу, восемь лет опыта работы в музыкальном театре и восемнадцать лет критики от матери. Мой голос взлетает выше, поднимается еще на одну ноту и еще на одну, вибрато идеально резонирует в горле, когда я отдаюсь на всю и наклоняюсь назад. Я достиг пика, победно ударяю кулаком в воздух, наконец-то показывая им, что я действительно умею петь.

Они кричат и хлопают мне, мой взгляд скользит мимо нескольких потрясенных лиц в зале. На сцене Зак и Джон оба выражают восторг, а Энджел поощряет реакцию толпы, произнося слово «чего» так широко, как ему позволяет рот.

Ну вот. Теперь, даже если у меня никогда больше не будет шанса показать свой диапазон, мир знает, что я умею, если не затыкать мне рот. Я не заурядный. Я не грубый.

Я чертовски хорош. И теперь все это знают.

Песня заканчивается, и у нас перехватывает дыхание. Возможно, петь без хореографии намного легче, но, черт возьми, через пару месяцев быстро отвыкаешь. Индикатор на моем микрофоне мигает с зеленого на красный. Пришло время Джону обратиться к толпе.

Я встречаюсь с ним взглядом. И мы занимаем места друг друга.

Теперь я стою посередине с Заком. Мой микрофон включен.

Мне нужно действовать быстро. Джон все обсудил со мной вчера вечером, когда я написал ему. Переходим к делу. Если Chorus поймет, что ты собираешься делать, они скажут выключить твой микрофон. Если Good Afternoon United States поймут, что происходит что-то грандиозное, они не подчинятся этому приказу. Ни за что.

– Всем большое спасибо, – говорю я. Толпа ревет в ответ, и я не жду, пока они закончат. У нас нет времени. Поэтому я захватываю их внимание, вопреки всем инстинктам своего натренированного в музыкальном театре тела, чтобы подождать, пока они не смогут четко расслышать мою реплику.

– Мы скучали по сцене, по вам, нашим фанатам, но сегодняшний день особенный. Не только из-за возвращения Энджела. – Еще крики. Следовало ожидать. Переходи к делу, Рубен. Я так и вижу Эрин, бегущую из палатки вверх по лестнице. Вижу белокурого звукооператора. Мое сердце в панике колотится.

– Наше сегодняшнее выступление не было постановочным. Под неумелым руководством хореография сковывает нечто столь выразительное, как танец, рамками и превращает вас в единый механизм. Это нисколько не умаляет таланта, на танец все так же приятно смотреть. Но мы надеемся, что сегодня вы воспримете нас не как группу, а узнаете больше о нас как танцорах.

У меня было написано больше вступительных слов, но на сцене это кажется в миллион раз длиннее, чем прошлой ночью в моей комнате. Мне нужно сказать это сейчас, пока я не упустил свой шанс. Давай, Рубен. У тебя все шансы.

Мамино лицо мелькает в сознании, и я отталкиваю его. Нет, не обращай на нее внимания. Сосредоточься на словах. Скажи это.

Я.

– Я…

Я гей. Продолжай.

– Хотел рассказать вам…

Я ГЕЙ. Давай же, Рубен.

– Зак и… – но я замолкаю, потому что мой голос больше никто не слышит.