Читаем Если покинешь меня полностью

— Здесь не место для объяснений, — произнес Ярда, не отвечая на прямой вопрос, и беспокойно посмотрел по сторонам, — let’s go[131], — ошеломил он приятелей своим произношением.

И вот они опять едут в автобусе, на этот раз по маршруту «Герсбрук» — вверх по течению реки Пегницы. Заросшие лесом холмы Райхсвальда возвышаются слева. В голубой реке плывут облака, а за рекой весело мчится вдаль поезд. Немецкие папаши везут на задних сиденьях своих велосипедов детишек на воскресную прогулку на лоне природы, иногда их обгоняет «мерседес» или «крейслер» с американским флажком на радиаторе. В машинах — чисто выбритые, сытые физиономии под военными пилотками, а возле — бесконечно счастливые избранницы — Гретхен, Лизы, Труды, Анны, Марии.

Юноши вошли в тенистый сад загородного ресторана. Невдалеке от реки люди в трусах играли в волейбол, на зеленой травке расположились семьи, а на воде какой-то молодой человек сидел за веслами рядом с розовой, как ягодка, девушкой. В общем ничего особенного, обыкновенная воскресная картина, но Вацлав и Гонзик смотрели вокруг широко раскрытыми глазами, как люди, поднявшиеся после тяжелой болезни и вернувшиеся к жизни, к солнцу, как заключенные, которые отсидели много лет в тюрьме и впервые вышли в мир, не огражденный железными решетками.

— Попозже сюда придет моя приятельница.

Господи, несколько километров от Валки — и такая жизнь! И они могли бы каждое воскресенье бродить по лесистым холмам, кататься с девушкой на лодке, выпить стаканчик рейнского в загородном кабачке, жить по-человечески. Но все люди вокруг завоевали право на такое воскресенье шестидневной работой, а они, Вацлав и Гонзик, не имеют права на воскресный отдых. Но, что горше всего, они не имеют права и на труд.

Вацлав задумчиво наблюдал за полетом пары белых чаек над водой. Они на лету притормаживали крыльями, выпускали вперед тонкие стройные ноги и грудью рассекали опаловую ширь воды. Потом мощными ударами крыльев снова возносились в солнечную высь.

Вацлав казался себе здесь безучастным зрителем, незваным гостем, который но недосмотру попал на чужой интимный праздник.

Боже милостивый, ниспошли нам хоть какую-нибудь работу!

Дарованный обед камнем лежал в желудке Вацлава.

— Так рассказывай, Ярда!

Три бокала тоненько звякнули, превосходное мозельское вино наполнило рот приятным горьковатым вкусом. Ярда пристально посмотрел в лица своих приятелей, тронул свой воротничок.

— Неужели вы думаете, что я сам… — Он быстро сорвал зажим, придерживающий скатерть, и насадил его на несколько сантиметров дальше. — Я бы сам никогда ничего подобного… Мне бы и в голову не пришло.

Вацлав вздохнул. В продолжение всей этой встречи в душе Вацлава жила искорка надежды на то, что Ярда повстречался с чудом. Теперь она погасла, от нее осталась только струйка дыма. Нет, уже два тысячелетия на земле не творится чудес!

— Кто же тогда? — прошептал Вацлав.

Ярда облизнул губы.

— Вы не трепачи, надеюсь… Патер Флориан.

У Гонзика волосы встали дыбом.

— Как можно… Священник?! — пробормотал юноша, отодвигаясь на самый краешек стула.

Ярда пожал плечами, мизинцем выловил мушку из вина, криво усмехнулся.

— Контролер из кинотеатра, который у моей сестры обманом вытянул половину приданого, выдавал себя за инженера, — Ярда собирал со скатерти крошки, вдавливая их себе под ноготь. — Я не хочу быть несправедливым к Флориану, но он припер меня к стене совсем не по-христиански…

В противоположном конце сада шумно заиграл оркестр.

— И натерпелся же я страха, ребята, а оказалось — все зря. В общем ни о чем существенном речи не идет. От меня потребовали немного. Они люди великодушные, широкого размаха. Куда нам до них! Я получил деньги, одежду, живу на вилле.

Вацлав и Гонзик молчали. Они не знали, что ответить на все это. Оркестр умолк. Лысый толстяк в брюках на подтяжках, сидевший за соседним столиком, поставил кружку с пивом на стол и долго аплодировал музыкантам, а потом ладонью стер пену с усов. Вацлав протянул белую руку, взял Ярду за рукав, пощупал материю и спросил:

— И это тебе дали за то, что… в общем ничего существенного?

— Дурак! — Ярда вырвал рукав пиджака, пригладил обеими ладонями волосы на висках, затем схватил бокал и жадно выпил все вино. После этого он подтянул брюки на коленях, удовлетворенно коснувшись заглаженной складки. — С вами нельзя разговаривать. — Ярда откашлялся. — Ну, что они от меня потребовали? Достать телефонный справочник, проездной билет на поезд, какую-то пустяковину о нашей фабрике, которую знает каждый ученик. — Он остановился и перевел дух. О самом последнем задании — раздобыть в Чехословакии чей-нибудь паспорт — Ярда умолчал. — Вот и все, чтобы вы не думали черт знает о чем!

Перейти на страницу:

Все книги серии Зарубежный роман XX века

Равнодушные
Равнодушные

«Равнодушные» — первый роман крупнейшего итальянского прозаика Альберто Моравиа. В этой книге ярко проявились особенности Моравиа-романиста: тонкий психологизм, безжалостная критика буржуазного общества. Герои книги — представители римского «высшего общества» эпохи становления фашизма, тяжело переживающие свое одиночество и пустоту существования.Италия, двадцатые годы XX в.Три дня из жизни пятерых людей: немолодой дамы, Мариаграции, хозяйки приходящей в упадок виллы, ее детей, Микеле и Карлы, Лео, давнего любовника Мариаграции, Лизы, ее приятельницы. Разговоры, свидания, мысли…Перевод с итальянского Льва Вершинина.По книге снят фильм: Италия — Франция, 1964 г. Режиссер: Франческо Мазелли.В ролях: Клаудия Кардинале (Карла), Род Стайгер (Лео), Шелли Уинтерс (Лиза), Томас Милан (Майкл), Полетт Годдар (Марияграция).

Альберто Моравиа , Злата Михайловна Потапова , Константин Михайлович Станюкович

Проза / Классическая проза / Русская классическая проза

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее