Если покинешь меня

— Что поделывает моя старая Прага? — обратилась она к Вацлаву и непринужденно закинула ногу на ногу. — Я была в ней по пути из Карлсбада в сорок первом, когда у мужа был отпуск, oh, eine entzückende Stadt![132] Когда я представляю себе, что он теперь в руках коммунистов, я прихожу в ужас. Столько в Праге исторических памятников! Наш Нюрнберг тоже кое-что из себя представлял до того, как его разбили. Он снова будет таким же, когда его возродят, но Прага… Ничего не поделаешь, это надо признать, Прага даст Нюрнбергу несколько очков вперед. Но это не заслуга красных, — рассмеялась она, при этом в уголках ее рта появились ямочки.

Гонзик ловил каждый звук ее баварского говора, он даже наконец отважился взглянуть на нее. Она, несомненно, была намного старше Ярды. На шее уже обозначились первые складки. Верхняя губа немного закрывала нижнюю, что придавало ее лицу раздраженное выражение. Гонзик скользнул взглядом по серебряной брошке на кофточке и, схватившись за очки, побледнел: в центре броши, в граненом орнаменте был вычеканен знак эсэсовцев.

Разговор не клеился. Вацлав временами прижимал локти к животу, лоб у него покрылся потом, — его желудок, давно уже отвыкший от жирной и обильной пищи, теперь причинял ему мучительную боль. К радости Гонзика, Вацлав вскоре поднялся. Он по-чешски поблагодарил Ярду за угощение и по-немецки распрощался с его приятельницей. Ярда встал вместе с ними. Молодой человек был неприятно удивлен внезапным уходом товарищей. Он проводил их до самого выхода.

— Если… если я вам понадоблюсь или вы на что-нибудь решитесь, — он повертел аквамарин на пальце, потом нацарапал свой адрес на автобусном билете.

Парни пожали ему руку и ушли.

Всю обратную дорогу Вацлав молчал. Одно веко у него временами нервно вздрагивало. Только когда они въехали в Нюрнберг, он протянул бумажку с адресом Ярды.

— Хочешь? — спросил он Гонзика.

Гонзик отрицательно покачал головой.

Вацлав без дальних слов разорвал адрес Ярды на мелкие кусочки и, высунув руку в приоткрытое окно, разжал кулак. Клочки бумаги секунду летели вслед за автобусом, затем стали опускаться на мостовую.

Юноши брели по вечерним улицам. Вацлав все еще был бледен, он беспомощно прислонился плечом к фасаду здания и прижал руки к животу. Когда боль чуть утихла и Вацлав отдышался, приятели побрели дальше.

Не успели они сделать и нескольких шагов, как Гонзик схватил друга за рукав — перед широкой витриной стояла Катка. Вацлав споткнулся от неожиданности и остановился. В этот миг Катка повернула лицо в их сторону. Уклониться от встречи было невозможно. Катка подошла к ним, робко посмотрела в лица парней, не зная, что сказать.

— Оставь нас на минуту одних, Гонзик, — шепнул Вацлав. У него мгновенно поднялась мучительная изжога.

Гонзик покраснел и, засунув руки в карманы, медленно побрел к витрине туристской конторы и бессмысленно уставился на большую карту Европы. В его душе бушевало чувство обиды за унижение и гнев против Вацлава.

— Знаю, ты ждешь объяснения, — прошептала Катка так тихо, что он едва услышал ее.

— Какие объяснения? — прохрипел Вацлав. Ладони его вспотели, веко дергалось сильнее. — Не станешь же ты утверждать, что приходила к папаше Кодлу по служебному делу? — закончил он грубо.

Она стояла перед ним бледная, полуоткрытые губы ее дрожали.

— Ты пошла к нему добровольно?! — выкрикнул он.

— Да.

— Ночью?!

Катка хотела что-то сказать, но не смогла и только в ужасе смотрела на его дергающееся веко.

Вацлав глотнул воздух, тошнота подступила к горлу; боль в желудке смешалась с отвращением, в его уме мгновенно мелькнула мысль, что папаша Кодл, это животное, эта слюнявая морда, обладал ею. В глазах у Вацлава потемнело, на лбу выступил холодный пот. Боль и стыд, страшная ненависть и отчаяние ослепили его.

— Ступай туда, где тебе место!.. Иди к таким же, как ты!

Гонзик, оторвавшись на миг от витрины, вдруг увидел, как Вацлав, спотыкаясь, пробирается на другую сторону улицы между мчащимися автомашинами. Вот наконец он достиг противоположного тротуара и, как пьяный, прижался к столбу на автобусной остановке. Вацлава, по-видимому, тошнило, он прижимал носовой платок ко рту.

Катка, ошеломленная, стояла посреди тротуара, мешая прохожим, но ее безжизненные глаза не видели этого. Гонзик взял ее за руку, и она, словно ребенок, послушно пошла за ним. Рука у нее была холодная, бессильная. Низкое вечернее солнце озарило ее посеревшее лицо, и Катка зажмурила глаза; на ее правой щеке видна была знакомая Гонзику ямочка, но теперь она не украшала ее; лицо было поразительно безжизненным.

У Гонзика шумело в голове, ноги его отяжелели, как будто на них надели ботинки водолаза, ему захотелось присесть где-нибудь. Мысли в беспорядке роились в его голове, ему было ясно одно: Вацлав уходил от Катки, спотыкаясь. Гонзик недавно кое-что слышал от него о Катке, но не мог этому поверить, нет, никогда он этому не поверит!