Если покинешь меня

Катка не дослушала и вышла, задыхаясь от страшной обиды и гнева. Она-то воображала, что цинизм имеет какие-то границы! В ее памяти запечатлелось выражение облегчения, отразившееся на его физиономии в момент, когда она взялась за ручку двери.

Катка повернула голову к Гонзику и отсутствующим взглядом посмотрела в его умиленное, как будто бы покорное лицо.

Все потеряла она в этой азартной игре: Ганса, мать, родину, право на труд и, наконец, Вацлава — единственного человека, чей духовный мир внушал ей уважение, единственного, кто теперь мог бы помочь ей выкарабкаться из этой трясины.

Гонзик — славный малый, он, по всей вероятности, поделился бы с нею последним куском хлеба и сердце отдал бы ей целиком, но Гонзик не тот человек, чье превосходство она могла бы признать, а любовь женщины к мужчине должна питаться восхищением, в противном случае она постепенно угаснет, едва лишь минует первое физическое упоение.

— В нашу комнату поселили девушку, — ни с того ни с сего сказала Катка, — ее поймали на границе, она хотела вернуться в Чехословакию. Шесть месяцев она томилась в тюрьме: подозревали, что она была заброшена сюда как шпионка. Теперь, вероятно, тоже смотрят за каждым ее шагом.

Две ласточки-касатки, как стрелы, промелькнули под аркой старинного моста. Белая накипь пены вперемежку с городскими отбросами тихо плыла вдаль.

Катку вдруг передернуло, как от озноба. Она съежилась, будто провинившееся дитя, уткнулась лбом ему в плечо и заплакала громко, неудержимо. Гонзик прижал Катку к себе и коснулся губами ее волос. Пряный запах стал явственнее, Гонзик закрыл глаза, ее округлое плечо вздрагивало под его ладонью. В смятении он целовал ее волосы… Рядом с ним была не созданная мечтами обольстительная женщина, а слабый, несчастный человек. Где вся ее уверенность и сила? Она вся согнулась, и Гонзик не знал, как ее утешить. Рукав его выгоревшего пиджака впитывал все новые и новые слезы. Дикий рой мошек плясал над самой гладью реки.

Две женщины прошли мимо по тропке и с недоумением оглядели сидящую пару, по мосту протопала группа молодых людей, судя по одежде — Halbstarke[133], как говорил мусорщик Губер, донеслись выкрики и громкий девичий смех, в окне высокого дома напротив ярко сверкнуло отражение последнего луча заходящего солнца.

Катка слегка вздрогнула и встала.

— Пойдем, Гонзик, — сказала она, пряча от него заплаканные глаза.

Они пошли по булыжной мостовой старого города. Гонзик был немного разочарован, но вместе с тем и взволнован. Он взял Катку под руку и чуть-чуть огорчился, что она как будто даже не заметила этого. Они остановились на перекрестке: здесь кончалось средневековье и жизнь делала скачок сразу через четыре столетия: «форды» и «паккарды» катили по асфальту, визжали клаксоны бешено мчавшихся «джипов» американской военной полиции, а на тротуарах околачивались жующие резинку солдаты в гимнастерках цвета хаки.

— Почему решилась вернуться домой та девушка, о которой вы рассказывали?

В феврале она убежала со своим другом, но их любовь не выдержала здешних невзгод. Он бросил ее и завербовался во французский Иностранный легион. А потом девушка получила весть, что он там застрелился.

23

Папаша Кодл, уединившись в своем кабинете, вынул из ящика письменного стола электрическую бритву — вечером придут гости, да и надо же чем-то заполнить служебное время. Но едва лишь машинка зажужжала около его уха, в комнату вошел Капитан.

— Шеф, из нашей комнаты исчезла Ганка.

Папаша Кодл приподнял правую бровь.

— И давно вы пользуетесь ее продовольственной карточкой?

— Она удрала всего два дня назад и захватила с собой чемодан. У нее не хватило благородства оставить свои карточки соседям по комнате.

— А Ирена?

— Ничего не знает или знает, но не говорит.

— Подождем до завтра, генерал-лейтенант, — Кодл обнял Капитана за плечи, — а потом исключим ее из личного состава. Такова жизнь! Овечки приходят и уходят, только старый пастырь дожидается своей последней весны. Пренебрегла, голубка, теплом отцовского очага. С неделю тому назад я снова заметил нейлоновые чулки на ее толстых ножках. Вспорхнула к солнцу, только как бы ей не войти в хронику Валки в роли Икара! — Кодл отсалютовал Капитану двумя пальцами, дав понять, что аудиенция окончена, и снова включил бритву.

После того как в Валке был роздан ужин, в частную квартиру заместителя начальника лагеря пожаловал лагерный врач с женой. Она удостаивала своим вниманием ужины у папаши Кодла всего лишь раз в месяц, да и то без особой охоты. Доктору посчастливилось нанять квартиру в городе, а потому супруга его смотрела на лагерь сверху вниз: там водились клопы! Хотя квартира папаши Кодла была в этом отношении вне подозрений, госпожа докторша никогда не чувствовала себя здесь хорошо. На своем обычном месте под торшером докторша сидела с опаской, в напряженной позе, брезгливо избегая прислоняться к спинке мягкого кресла.