Если покинешь меня

Стая скворцов, шумя и ссорясь между собой, усердно клевала дозревающую черешню в саду ведомства по делам переселенцев в Канаду. Пальцы Пепека, ждавшего своей очереди в канцелярии, уже в десятый раз пересчитывали головки декоративных гвоздиков на краю обшивки дивана. Время ползло мучительно медленно. Тень оконной рамы постепенно переместилась по рисунку ковра. Какой-то посетитель подсел к Пепеку и обратился к нему по-немецки. Пепек отрицательно покачал головой: дескать, не понимаю. Пепек сидел, не двигаясь, преодолевая усталость после бессонной ночи; он страдал от жажды и от отвращения к воде. В горле все еще чувствовался острый вкус виски, выпитого утром вместо завтрака. Расстроенные нервы сосредоточились на одном желании: получить последнюю недостающую печать и уйти отсюда, унести ноги как можно быстрее.

— Пан Штефанский!

Чиновник пожал Пепеку руку и вписал имя Штефанского в какой-то бланк. Из дальнего угла комнаты подошел лысый человек в пенсне. Он внимательно оглядел фигуру Пепека и сказал по-немецки:

— Откройте рот!

Пепек понял, но отрицательно покачал головой: «не понимаю». Вызвали секретаршу.

— Понимаете хотя бы по-чешски? — спросила она по-чешски. У нее было типичное для англосаксов произношение.

Пепек кивнул. Лысый доктор как бы нехотя вертел его голову, чтобы лучше увидеть всю полость рта.

— Ладони! — секретарша перевела, и Пепек перевернул руки ладонями кверху.

На лице доктора отразилось явное разочарование. Сквозь рукав пиджака нащупал он бицепс Пепека.

— При такой фигуре вы могли бы иметь мускулы покрепче. Мозолей на руках у вас нет вообще!

— Два с половиной года я без работы. Откуда же быть мозолям? — Пепек напряженно следил за тем, чтобы в силезский диалект, на котором он старался говорить, вплетать поменьше чешских слов.

— Раздевайтесь.

Пепек без тени смущения снял рубаху, доктор вооружился фонендоскопом.

— Имели легочные заболевания?

Пепек ответил отрицательно. Секретарша зевнула и прикрыла ладонью рот.

— Рентгеновского снимка с вами нет?

Пепеку еле-еле удалось сосредоточиться, чтобы не попасть впросак.

— Разве человек, когда убегает, имеет время думать о такой чепухе? — Медосмотр раздражал Пепека. «Того и гляди скажут, что у меня нервы ни к черту, и не возьмут». Это еще больше встревожило его.

Доктор взглянул на его вздрагивающие веки.

— Это у вас быстро пройдет, когда поработаете лесорубом. — Доктор в первый раз попытался улыбнуться.

Пепеку кивнули на кресло у курительного столика. Он сел с чувством облегчения: теперь необходимо сосредоточиться, чтобы не растеряться при неожиданном вопросе. Однажды приятель взял его с собою в каноэ, и они поплыли вниз по Вагу, от самых Карпат. Переживание очень острое для оборванного питомца окраинной улицы Остравы. Он и сегодня подобен пловцу в каноэ — этой крайне ненадежной лодке, несущейся по бурному потоку между скалами.

Служащая за столом шуршит бумагами, снаружи кричат скворцы, через открытое окно откуда-то с нижнего этажа доносились звуки пассадобля, но Пепек не слушал, он пристально смотрел на светлую блузку секретарши, сидящей за столом. Бумаги в ее руках — это для него или счастливое будущее, или гибель. Время остановилось, пассадобль сменился тягучим блюзом, удары сердца у Пепека все время обгоняли ритм блюза; вот это будет здорово — отдышаться в канадских лесах, сбросить, как вонючее грязное тряпье, всю свою прошлую жизнь и начать новую; глядеть со скалы куда-нибудь в сторону Юкона. На рекламных открытках Чешского комитета природа Канады выглядела именно так.

— Почему вы не привели свою семью?

Пепек вздрогнул, выпрямился и судорожно сжал пальцами край стола, за которым сидел.

— Пока оформлялось разрешение, умер мой сынок, а жена заболела туберкулезом. Ни она, ни дочь не могут сейчас ехать со мной. Как только… начну зарабатывать в Канаде, вышлю ей деньги, авось к тому времени она выздоровеет. — Он поднял глаза, ему показалось, что на лице секретарши промелькнуло участие.

— Сколько же вас в таком случае поедет?

— Я один!

Холеная рука перечеркнула какую-то графу в бумагах. Еще одна стремнина осталась за кормой лодки Пепека.

— Год рождения?

Конечно. Этот вопрос должны были задать. Острая скала, торчащая в самой середине потока. Если он не сумеет обойти ее — раздастся треск, и вспененный водоворот проглотит пловца. Пепек не имел возможности научиться плавать: в грязной речушке Остравице воды по колено.

— Тысяча девятьсот двадцать пятый.

Изогнутые брови девушки чуть сдвинулись.

— А у меня записано: тысяча девятьсот пятый.

Пепек равнодушно пожал плечами. Но в мелодии блюза, внезапно заполнившей всю комнату, зазвучала смертельная тоска.

— И на регистрационном листе тоже тысяча девятьсот пятый. Странно. Почему при регистрации вы прибавили себе целых двадцать лет?

— Не знаю. Это ошибка, может, меня не поняли.