Если покинешь меня

— С Марса! — крикнул министр.

Секретарь, заикаясь, что-то пробормотал. Сердце его замерло от страха. Боже праведный, если он потеряет благосклонность дядюшки, то и пес о нем, секретаре, не протявкает! Будет он тогда прозябать где-нибудь без средств к существованию, а то и на работу наймется. От подобного предположения кровь бросилась ему в голову. Министр махнул на него рукой и энергичным шагом направился обратно к своим соратникам.

— Пан доктор, — сказал он Крибиху, — придется вам заняться этим делом, — и, оглянувшись на дверь секретаря, добавил: — К чему только господь бог сотворил родню?..

12

— Vater[80] Кодл! Вот это желанный гость, добро пожаловать!

Хозяин пригородного трактира «Zur Tafelrunde»[81] Иозеф Хаусэггер провел гостя в толстой овчинной шубе через зал в заднюю комнату с большим круглым столом посредине. В этом отдельном кабинете временами устраивались собрания разных обществ и союзов; заканчивалась здесь и короткая любовь, начинавшаяся в переднем зале, а шестнадцать лет тому назад это изолированное помещение давало приют одной из первых нацистских ячеек, возникших в Нюрнберге — старом «городе движения». На одной из запыленных фотографий, которыми были украшены потемневшие стены, посетитель при более или менее тщательном осмотре мог найти суровое воинственное лицо СА шарфюрера Хаусэггера, с большой кружкой пива в руках, среди своих друзей, также облаченных в фашистские униформы.

Папаша Кодл взглянул на свои золотые часы.

— Берберийский король еще не пришел? — спросил он по-немецки.

— Гельмут! — заорал хозяин заведения вместо ответа так, что папаша Кодл невольно прижал ладонь к уху.

Вмиг, как из-под земли, вырос испуганный, бледный пикколо — мальчик-официант.

— Чего-нибудь согревающего, на улице чертовский холод, — сказал папаша Кодл.

— Две чашки черного кофе с двойной порцией рома, живо! Одна нога здесь, другая — там! — гаркнул Хаусэггер.

Подросток вылетел как ветер.

— Господин Кроне придет с минуты на минуту.

Папаша Кодл снял шубу, а широкополую шляпу бросил на стол.

— С инжиром все в порядке? — Папаша Кодл сел на диван. Видавшие виды пружины жалобно заскрипели под ним.

— Инжир-то в порядке, а вот девка, которую ты мне послал, в порядке не была. Это такую-то ты называешь восемнадцатилетней? Ей можно дать все двадцать восемь, просила ужин и еще, бесстыжая, заговаривала о двадцати марках! Я ей, конечно, ничего не дал. Думал я, что на тебя можно вполне поло… — он остановился на полуслове, минутку, не двигаясь, прислушивался, сморщив лоб и нервно почесывая усики под носом, затем на цыпочках подкрался к дверям и рывком распахнул их. Там никого не было. Посетители мирно сидели в зале — несколько шоферов, грузчиков, какие-то монтеры в комбинезонах и светловолосая женщина с сигаретой в зубах. — Моя старуха откалывает иногда дурацкие номера. Ты ее еще не знаешь, — тихо сказал приятель Кодла.

Мальчик поставил кофе и ром на стол и исчез.

— С этим делом тяжело стало, друг. — Папаша Кодл вылил в себя полстопки рома, а остаток — в кофе. — Солдаты последнее время страшно портят курс, денег у них полно, и что им стоит дать девке двадцать марок? Но хуже всего эти негры, что недавно приехали. В Америке бы их за белую бабу вздернули на дерево и поджарили на медленном огне, а здесь за плитку шоколада они могут с чешской девкой делать все что угодно, — папаша Кодл с аппетитом пил кофе и удовлетворенно причмокивал. — Да, об инжире, — вспомнил он. — Сколько ты его, собственно, получил?

Хаусэггер засунул пальцы за край белого фартука.

— Десять ящиков.

Папаша Кодл ударил сжатым кулаком по коленке.

— Медвидек клялся, что увез двенадцать.

— Твоему Медвидеку, если он здесь появится, я разобью морду. Свинство! Какими глазами мне после этого смотреть на тебя? Я такими делами не занимаюсь, камрад, — и трактирщик положил руку на сердце. — Иозеф Хаусэггер из-за двух дурацких ящиков инжира не станет марать свою совесть!

Постучали. Пикколо просунул в приоткрытую дверь испуганное личико и доложил о приходе господина Кроне. Вошел невзрачный, замызганный, преждевременно состарившийся, но подвижной человечек. При взгляде на его курчавую голову папаша Кодл, как всегда, развеселился, нисколько не смущаясь тем, что его собственная голова имела поразительное сходство с головой Кроне.

— Grüss Gott, — произнес запыхавшийся Кроне. Его толстые щеки зарумянились на морозе, на конце выразительного носа висела капелька. — Я очень спешу: через пятнадцать минут мне необходимо быть у церкви святого Лаврентия, я не буду даже садиться, — скороговоркой произнес он простуженным голосом.

Черный зрачок Кроне с жадностью уставился на кофе с ромом. Хаусэггер распорядился принести новому гостю стопку водки.

— Могу продать партию готового платья: двадцать пять костюмов, тридцать мужских и восемь женских пальто. Больше взять не удалось, — деловым гоном произнес папаша Кодл. — Собственно, можно было бы наскрести и больше, если бы папаша Кодл не был старым олухом. Когда приедете за товаром?