Если покинешь меня

— …Да вам-то, ясное дело, на авто не зашибить монет до самой смерти! Предпринимателем может быть только тот, у кого есть голова на плечах. — Ярда постучал себя по лбу согнутым пальцем и пригладил свою взлохмаченную гриву. — Обыкновенная мастерская, ишаченье с утра до вечера рядовым поденщиком — все это позади. Гараж! — Ярда с минуту наслаждался недоумением своих соседей. — Да, да, гараж с дамским персоналом! Автосервис, красный лак и хром, подкатывает роскошная машина, навстречу ей целый выводок улыбающихся девочек в комбинезончиках. Одна красотка наливает бензин, другая измеряет давление воздуха в шинах, моет окна, третья кокетничает с клиентом, подносит ему лимонад, черный кофе, кока-колу — разумеется, у нас будет и буфет. Вы таращите глаза, синьоры, до вас не доходит, как нам удастся это дельце развернуть? Ничего, тебя сделаем бухгалтером, ты — ученая вошь. — Ярда самоуверенно хлопнул Вацлава по спине. — Ну, а Гонзика определим на ремонт, куда его еще, такого недотепу…

Гонзик кисло улыбнулся, преодолевая спазму в горле. Красный лак и хром… А мама теперь накинет на узкие плечи старую шаль и побредет выплакать горе к папиной могиле, что приютилась у самой кладбищенской ограды. Гонзик сжал ладонями виски, будто придерживая волосы: «Мама, мамочка! Теперь уже поздно, ничего не поделаешь, но я… я вернусь! У нас ведь скоро все переменится, я погляжу на белый свет, наберусь ума-разума, а там в один прекрасный день и объявлюсь…»

Речка, бежавшая вдоль шоссе, превратилась в реку, долина расширилась, фабричные трубы, маячившие вдали, приблизились, появились две высокие готические колокольни. А вот конечная остановка трамвая и первые следы войны: заброшенная фабрика, прогнутые траверсы, куски белого бетона, висящие на мертвой, проржавевшей арматуре. А затем вдруг зеленоватый простор широкой реки. Город Регенсбург.

Автомашина остановилась перед зданием, похожим на казарму. Признательной улыбкой юноши дали понять шоферу, что восхищаются его мастерской ездой, но лицо шофера осталось равнодушным. Полицейский провел чехов наверх, в пустую канцелярию, а сам ушел.

— Дунай, — кивнул Вацлав в сторону окна, за которым в послеполуденном солнце ослепительно блестела широкая излучина реки.

Гонзик в волнении прижал нос к оконному стеклу. Когда-то, еще перед оккупацией, его класс поехал на экскурсию в Девин. Ребята должны были плыть на пароходе по Дунаю.

У матери Гонзы не было денег. Как он тогда наревелся! В неукротимом приступе ярости он треснул камнем соседского петуха, а потом удрал в лес и вернулся уже затемно, чтобы не видеть, как хромает несчастный петух…

Водная гладь Дуная серебристо сверкала, теряясь где-то вдали за откосом холма. Гонзик стер кружочек на стекле, запотевшем от его дыхания, и подумал: он пойдет к Дунаю, поедет пароходом куда захочет в десять раз дальше, чем ездили его одноклассники. Гонзик даже закрыл глаза от счастья. Ему чудился аромат необозримых далей, поэзия неведомого.

Вошел пожилой человек в расстегнутой униформе. Ежик седеющих волос над наморщенным лбом придавал ему добродушный вид. На худощавом лице Вацлава отразилось душевное облегчение и умиление, какое бывает у людей, когда после долгой и опасной дороги по неприятельской территории они добираются до своих. Однако серые глаза полицейского комиссара этого не видели: они впились в документы трех перебежчиков.

— Ну-с, так что же? — поднял голову офицер. — Воровство, афера, убийство?

— Вацлав побледнел, гордо выпрямился, встал чуть ли не по стойке «смирно»:

— Мы политические…

— Ach so![3] — Мясистая рука погладила ежик надо лбом. — Давно состоите в коммунистической партии?

Вацлав от изумления сглотнул слюну.

— Herr Kommandant[4], ради бога, как вы могли подумать? Ведь мы эмигрировали от коммунистов.

Круглое лицо чиновника растянулось в довольной улыбке, словно ему удалось остроумно пошутить. Он роздал чехам анкеты для беженцев. Парни засели в углу за столиком. Вацлав переводил, а Ярда и Гонзик пыхтели над ответами.

Полоса солнечных лучей передвигалась по затоптанному ковру, перебралась на стену, а потом и совсем исчезла.

— У нас с утра во рту маковой росинки не было, — вдруг громко сказал Ярда и локтем толкнул Вацлава. — Переведи ему и скажи, что мы явились сюда не за тем, чтобы околевать с голоду.

Вацлав заколебался. Тогда Ярда отпихнул его.

— Есть, essen… — Он два раза выразительно ткнул указательным пальцем в открытый рот.

— Вы получите ужин, господа. Все зависит от вас — чем скорее управимся, тем лучше.

Офицер нажал кнопку звонка. Вошла некрасивая машинистка в блузке с пышными рукавами и безвкусно отделанной вязаной жилетке. Шелковые чулки у нее были во многих местах заштопаны. Полицейский удобно откинулся на спинку кресла.

— Рассказывайте сначала сами: об армии, о коммунистической партии, о тяжелой промышленности, о настроениях населения…

Вацлав нервно расстегнул воротник сорочки.

— Мои приятели слишком многого вам не скажут. Один — автомеханик, а другой — недоучившийся наборщик. В политике они не разбираются.

Полицейский чиновник постучал карандашом по столу.