Если сердце верит

И она была права. Гэс — его отец. Джона не было рядом, когда с Донни стряслась беда, и этого он не простит себе до самой смерти. Теперь беда стряслась с Гэсом. Джон не мог оставить его.

Однако Лили не обязана сидеть тут вместе с ним. Заставлять ее торчать в больнице всю ночь напролет было бы в высшей степени эгоистично.

И потому, как только она снова закрыла веки, Джон тронул ее за руку. Глаза Лили немедленно распахнулись.

— Тебе незачем тут оставаться, — прошептал он, — ты очень устала.

— Я в порядке.

— Возьми машину и поезжай спать. Я не могу отсюда уйти.

— Ты хочешь побыть один?

Джон покачал головой.

Лили улыбнулась и, поджав под себя ноги, устроилась в кресле поудобнее.

Глядя на нее, Джон ощутил невероятное тепло, и в этот момент понял, что влюблен.

Лили все-таки задремала.

Джон тоже чуть не провалился в сон. Но он никак не мог себе этого позволить. Была уже глубокая ночь, палата погрузилась во мрак, и только монитор, тихо и монотонно попискивая, навевал сон. Веки у Джона стали сухими и тяжелыми, словно налитыми свинцом, одно из них подергивалось, но он по-прежнему не спал. А когда сестра принесла горячего кофе, Джон выпил все до капли. После этого он смотрел на приборы, наблюдал за сестрами, но Гэс все не просыпался.

А Лили, проспав не больше часа, встрепенулась и даже ахнула. Бросив взгляд на Джона, она сразу же перевела его на Гэса.

— То же, — сказал Джон.

Она с облегчением вздохнула:

— Прости. Мне приснилось, что это моя мама. — Склонившись вперед, Лили уткнулась лбом в колени, после чего повернулась лицом к Джону и улеглась на щеку.

— Майда что-нибудь говорила, пока вы работали вместе? — спросил он.

— Не то, что нам следовало бы обсудить.

— То есть вы общаетесь, но ты ничего не пытаешься объяснить ей?

Лили кивнула.

Джон снова посмотрел на Гэса. Вдруг ему почудилось, что у отца слабо подергивается веко… Он быстро склонился к отцу. Тронув плечо Гэса, Джон тут же отдернул руку, смущаясь своего прикосновения. Они ведь никогда не выражали родственные чувства подобным образом.

— Гэс. Поговори со мной, Гэс, — попросил он.

Лили встала рядом.

— Может, это ты должен с ним поговорить?

Джон уже открыл рот, но так ничего и не придумал. Он как будто снова стал пятнадцатилетним мальчишкой.

— Не могу.

— Почему? — Голос ее трогал за самое сердце.

— Просто мы с ним к этому не привыкли.

— Тогда поговори со мной.

— О Гэсе?

— Да. Что ты любишь в нем?

«Абсолютно ничего», — это был первый ответ, пришедший ему на ум. Джон скорее перечислил бы все, что ненавидит в Гэсе. Или то, чего не приемлет. Или то, чего в нем не понимает. Все это он мог бы долго перечислять.

Но должно же быть и другое? Ведь иначе Джон не испытывал бы сейчас такого страха. Не чувствовал бы ни отчаяния, ни пустоты. Его вообще тут сейчас не было бы. Он сидел бы дома, даже спал бы спокойно, пока ему не сообщили бы, что все кончено. Да черт возьми, если бы в нем не было доброго чувства к отцу, он вообще не приехал бы в Лейк-Генри.

Так что же можно любить в Гэсе?

— Он строит прекрасные каменные стены, — сказал Джон. — Наверное, сотни за свою жизнь построил. Они будут стоять еще долго после того, как нас с тобой не станет. Я всегда восхищался и трепетал, глядя на них.

— Он настоящий художник.

Джон кивнул. Ему вдруг показалось, что хмурое лицо отца немного смягчилось, и это воодушевило его.

— Он всю свою жизнь работал с камнем. Никогда не занимался ничем другим.

— А как он этому научился?

— Гэс никому об этом не рассказывал. Только матери говорил когда-то, что нашел верный путь в жизни — как ни странно, в глухомани, среди лесов. Его выгнали из школы, когда ему было четырнадцать, и много месяцев никто не знал, куда он каждый день ходит. Потом кто-то увидел, что Гэс помогает каменщику. Он делал большие успехи, без труда постигая это нелегкое ремесло, так что никому и в голову не пришло тащить его обратно в школу. А вот я как-то один день прогулял, так отец взвился чуть не до потолка!

— Он хотел для тебя лучшей доли.

— Лучшей, чем быть художником? — спросил Джон. Он не представлял себе такого. — Я был бы счастливейшим человеком, если бы мог вместе с ним работать, но отец и слышать не желал об этом. Его решение относилось и ко мне, и к Донни. Отец считал, что мы все только путаем. Он очень взыскательный человек и всегда ужасно гордился своими постройками.

— А ты разве не гордишься своими статьями?

— Наверное, горжусь.

— Значит, в этом ты похож на отца.

Джон хотел бы так думать, но писательский труд — совсем не то, что строительство из камня. Каменные стены функциональны и эстетичны. И они не способны разрушать человеческие судьбы. А писательский труд способен. Именно это и претило Джону. Так что, возможно, Терри и прав. Может, он недостаточно тверд, чтобы быть писателем, если, конечно, писать следует только отравленными перьями.

Но что правда, то правда: Джон гордился своими статьями. А когда это стало невозможно, он уехал из Бостона. Теперь Джон гордился своей «Лейк ньюс». Газета была прекрасно отредактирована и служила добрым целям, то есть была и эстетична, и функциональна.