Если случится чудо

Отец Доэрти снова опускает голову на руки.

– Пока твоя мать убегала от Глена, я начал ее искать. Сначала заглянул к Глену. Увидев кровь, выбежал из дома и объехал деревню. А когда нашел вас, сразу же остановился и усадил в машину твою мать. Мы направились в больницу. Всю дорогу я молил о прощении за то, что вместо пристанища дал ей неверный совет.

Я тру глаза, пытаясь взять себя в руки. Это особенно трудно, потому что хочется плакать не только за себя, но и за маму.

– Ерунда какая-то, – качаю я головой. – Мама всегда говорила, что не бывала в Ирландии.

– Она хотела защитить тебя от правды, свести твои шрамы к минимуму, чтобы они затронули только кожу, не сердце. Она не хотела, чтобы ты знала, каким был твой отец в тот день. А после происшествия, когда вас выписали и Дебби вернулась в Нью-Джерси, Глену предъявили иск и посадили на пару лет. В тюрьме он завязал с выпивкой, но вопреки нашим ожиданиям надолго его не хватило. Годы за решеткой его изменили. Он больше не хотел иметь никаких дел с…

– С моей матерью и мной? – заканчиваю я за него.

Я сейчас испытываю такую ненависть к Глену, что, боюсь, могу раскопать его могилу только для того, чтобы снова прикончить. Бедная моя мама. Со всем справлялась в одиночку.

И позволила мне считать из них двоих черствым человеком ее.

– Да. – Отец Доэрти трет щеку, испытывая неловкость за Глена.

– Я ничего не понимаю. Тогда зачем мама показывала мне письма и подарки от него на дни рождения и Рождество? Он всегда присылал мне тщательно продуманные гостинцы. Со смыслом.

– Для твоей матери была важнее твоя вера в то, что ты ему дорога. Она взяла на себя роль мученицы, хотя это ее убивало. Приняла всю вину на себя за то, что вы с отцом не общаетесь. Не хотела, чтобы ты чувствовала себя отвергнутой Гленом. Она собирала письма, которые ты ему писала, читала их и следила за тем, чтобы все, что ты хотела, было куплено как бы от него. Но все это покупала она. А когда ты просила что-то особенное из Ирландии – шоколадку или музыку – их покупал я, а твоя мать возвращала мне деньги, несмотря на мои протесты.

– Она писала письма от его лица? – осеняет меня.

Он печально кивает.

– А алименты?

Отец Доэрти качает головой.

Господи. Глен не платил. Мы с мамой были совсем одни.

Он вздыхает.

– Она хотела для тебя лучшего. Отправляла мне подарки для тебя, тратила сотни долларов в год, чтобы я отправил их обратно, чтобы все выглядело по-настоящему.

Я вспоминаю ирландские марки, помятые коробки, от которых внутри все трепетало. Никогда еще так не хотела крепко обнять свою мать. На меня накатывает волна сочувствия к ней. Сколько же ей пришлось пережить, а я вела себя как избалованный ребенок. Все это время я считала, что она завидует отношениям, которые я хотела иметь с Гленом.

– Вот почему Кэтлин так меня ненавидела? Потому что я отобрала у нее отца, монополизировала его время, а потом его посадили?

Святой отец снова вздыхает, видимо напрягшись от необходимости признать, каким ужасным оказался человек, оставивший мне свои гены и гору психологических проблем.

– Кэтлин отчаянно жаждала любви. Всегда. Необходимость чувствовать себя любимой была для нее сродни необходимости дышать. Глен ограничил их общение воскресными встречами, но даже тогда больше проявлял интереса к Мэлу и его музыке, чем к дочери. Но к Мэлу Кэтлин не ревновала. Она всегда, с самого детства, любила этого парня. Думаю, ей было легче винить во всем тебя. А потом, когда ты приехала после смерти отца, она волновалась, что тебя интересует только его наследство. Когда мы с тобой встретились, я хотел уберечь тебя от Кэтлин. Отправил к Мэлу, предупредив его не рассказывать тебе правду про Глена и твой шрам. Но потом вы оба пошли к Кэтлин, и та поняла, что ты прибыла не только за ее отцом, но и за парнем, в которого она была влюблена с самого рождения.

– Постойте, – поднимаю я руку. – Мэл был в курсе происходящего? Он все знал, когда я приезжала сюда в восемнадцать лет?

Ну разумеется, он знал. Если уж Мэйв и Хизер были осведомлены о моем прошлом, хотя не имели ни малейшего представления обо мне, то Мэл уж знал и подавно.

По огорчению на лице отца Доэрти я понимаю, что он не до конца продумал соучастие Мэла.

– Он не хотел…

– Мне пора. – Я вскакиваю, горло саднит от слез. Ничего правдивее в жизни не говорила. Мне действительно пора. Не только из «Кабаньей головы», но и из Толки тоже. Я должна оставить Ирландию в прошлом. Каждый зеленый холм, очаровательную вымощенную тропинку и красную дверь, что преследуют меня во снах.

Нужно было слушать мать, которая говорила мне, умоляла, предупреждала насчет этой страны. Убеждала сбежать и не оглядываться назад. Может, удастся аннулировать брак с Мэлом. Еще даже недели не прошло.

Мэл, Мэл, Мэл, Мэл.

Тайная дочь.

Правда о моем отце.

Лживый, морочащий голову, вероломный кусок…

– Подожди! – Отец Доэрти встает и, пошатнувшись вперед, берется за край стола. Он такой хилый, что у него непроизвольно вырывается стон. Старик, кряхтя, хватается за поясницу.