Если смерть умрёт

Однако, каждый случай обнаружения следов, безусловно, солдатами обсуждался. И майор, рассудив, что так будет правильно, стал принимать в солдатских разговорах участие. Он скачал из Интернета все, что можно было скачать по проводу снежного человека, и многое прочитал ребятам. Вскоре, разговоры поутихли – новость приелась, и майор с удовольствием отметил, что большинство пограничников на беседах о бигфуте откровенно зевает. Если поначалу спорили о следах – что, мол, это такое?! Предлагали снарядить поиск, то теперь уяснили себе четко: есть бигфут, нет бигфута, а никак это на прохождении службы не отразиться, потому и стало неинтересно. И как завершение темы, услышал он крик сержанта:

– Задолбали вы меня с вашим большеногом! Чтобы я больше этого не слышал! «Гуманоид не гуманоид!» Сам ты гуманоид, мать твою…! Бигфут гребанный!

– А следы, товарищ сержант?…

– Да мне ваши эти следы!….– .далее на три минуты шли рекомендации того, где подобные следу могут быть употребимы и в каком качестве, причем упоминались разнообразные позы и части тела, а так же социальное положение, гастрономические пристрастия и состояние канализации…

– Ну что? – спросил майор гуманоида Охлобыстина. – Убедил тебя сержант в бесперспективности поисков снежного человека?

– Никак нет.

– Почему?

– Да есть он! Есть! Только с ним поступают неправильно! Не надо его пугать! Не надо на него охотиться. Надо идти на контакт. Мягко. Не нарушая его ареала… Просто идти навстречу и обязательно без оружия. Тут же война была! Он же наверняка знает: оружие – может убить! Надо идти без оружия.

– Так ведь страшно. А если он и вправду под три метра?

– Надо страх преодолевать! Ему, может, тоже страшно! Наверняка – страшно! А человек – разумный, значит, человеку надо себя преодолевать. У человека интеллект – ему легче. Человек – венец природы, а это, скорее всего, примат какой-то неопознанный. А если он существо разумное, еще один вид человека, – тогда то, что бояться? Разумный же!

– Вот тогда то и самое бояться надо, изо всех силов, как следует! Ежели он еще и разумный – тогда самый страх и есть! – вздохнул дядя Костя. – Бойся быка спереди, коня – сзади, а человека, мил ты мой, со всех сторон.

***

Странные следы, обстановка всеобщей неуверенности в том, что будет завтра, что происходит в России, переведут ли часть пограничников в миротворцы, и пошлют дальше разводить грузин и абхазов, полыхнет ли опять война в Абхазии, и не переметнется ли она сюда в эти, традиционно, курортные, места – держали майора, да всех офицеров в состоянии постоянного, томительного, тревожного ожидания. Все время казалось,. что вот – вот и произойдет, вот-вот начнется… Но, что?

– Живем тут как в ночь на 22 июня в Бресте, – сказал как-то майору лейтенант.

– Бог с вами, голубчик. Там через речку фашистская Германия была, а у нас дружественные абхазы – половина граждане России…

– Не в этом дело! Может, инопланетяне, какие прилетят! Бигфуты эти с гор посыплются, вообще апокалипсис начнется…

– Апокалипсис – в переводе – откровение. Вы имели в виду Армагеддон – конец света. И насколько мне известно, Армагеддон – название конкретной долины в Палестине, где должна произойти последняя битва с дьяволом…. Так, во всяком случае, по телевидению объясняли.

– Какая разница! Тревожно как – то. Не по себе! Просто – конец света.

– Конец света – когда Чубайс электричество отключает! – резюмировал дядя Костя. – А у нас дизелек имеется. Везде – конец света, а мы – чух-чух –чух – и заработало!

«Значит это не только мое предчувствие» – думал майор, бессонными ночами ворочаясь на своем топчане, и в сотый раз перебирал в уме – все ли сделал, все ли предусмотрел. Граница закрыта, с местным населением контакт установлен, связь с тылом прочная. Но перед глазами вставали следы на контрольной полосе. Не выдумка – гипсовые отливки хранятся в штабе – и сон как слизывало! Положено – доложить наверх! Он доложил! Он исполняет приказ! Но ощущение, что сейчас он сталкивается, с чем – то таким, что не укладывается ни в рамки устава, ни в рамки приказа, ни даже в какие-то пределы объяснимого не проходило, а усиливалось. Майор понимал что вести себя следует как- то иначе, не по уставному. Но, как?

Иногда бессонной ночью ему хотелось выскочить на крыльцо и закричать в темноту гор –

– Эй! Кто там ходит по горам! Выходи! Выходи! Стрелять буду! Выходи, кто бы ты ни был!

Но через минуту этот порыв он объяснял себе всеобщей усталостью, постоянным, многолетним стрессом. Боязнь за солдат, за мальчишек – срочников, вроде «гуманоида – менеджера», коих еще двадцать душ, да сорок контрактников – в основном семейных, крепких мужиков, которых дома ждали жены и ребятишки, боязнь потерять авторитет в их глазах, а то и вовсе прослыть сумасшедшим, заставляли его действовать, незаметно, как бы, исподтишка. Хотя, что можно утаить на заставе, где каждый – как голый на арене – отовсюду виден и чуть не насквозь?