Если суждено погибнуть

Выстрела, который оборвал его жизнь, штабс-капитан не услышал. На скалах появилась группа партизан, один из них – опытный охотник, в отличие от стрелков, засевших на дороге, – присел, выставил перед собой удлиненный ствол американской винтовки, с которой ходил на медведя, и через несколько секунд ствол «американки» окрасился блеклым рыжим пламенем. Штабс-капитан, у которого на подведших в тяжелую минуту, будто бы чужих глазах неожиданно проступили слезы, продолжал гладить маленькую руку жены, вдруг он резко приподнялся на коленях, в голове у него взорвался огненный шар, и Павлов медленно повалился набок.

В углах рта у него появилась кровь, протекла на щетину.

– Варя, – прошептал он прощально, выпустил из пальцев руку жены и тихо закрыл глаза. Больше он ничего не слышал, не видел, не ощущал – жизнь ушла из него стремительно, вместе с короткой, в несколько слов молитвой.

– Ваше благородие, – кинулся к нему старик Еропкин, но дотянуться не успел: второй меткий выстрел подсек и его. Дед выронил из рук винтовку и сел на снег. – Как же так? – прошептал он, едва шевеля влажными, сделавшимися совсем чужими губами, он не верил в то, что жизнь может вот так просто кончиться… Все слишком просто. Лучше было бы, если бы он вывез людей из беды, сдал их на руки другим людям – выполнил бы перед ними свой долг, но он умирает, так и не выполнив этого долга. – Как же так? – повторил он, лицо у него задрожало, и в следующее мгновение голова обессиленно уткнулась подбородком в грудь.

Когда повозку окружили партизаны, один из них ткнул старика Еропкина ногой в плечо, и дед распластался рядом со штабс-капитаном.

– Отбегались, белые сволочи, – сказал партизан, равнодушно извлек винтовку старика из снега, второй выломал из пальцев Павлова маузер – оружие штабс-капитан держал и мертвый, побелевшие пальцы у него словно окаменели.

– Отдай, кому сказали! – партизан рассмеялся хрипло, освобождая маузер, потом расстегнул ремень с висевшей на нем кобурой. – Метко стрелял, сука! Все, отстрелялся… Отдай! – он стянул с Павлова ремень. – А накидочка-то ничего. – Партизан помял пальцами край полости, которой была накрыта Варя, вгляделся в ее лицо, отшатнулся. – Тифозная! – выкрикнул он испуганно.

– Так что, Бабак, накидочкой этой ты хрен воспользуешься. Она для одного только годится – в костер.

– Рядом офицерик юный лежит, – произнес Бабак удивленно. – Сосунок еще, такой молодой. Но, несмотря на то что сосунок, кровушки нашей, пролетарской и крестьянской, наверняка попил вволю.

– Живой?

– Живой.

– Приколи его штыком – и дело с концом.

– Так и сделаем. – На поясе у Бабака в самодельных меховых ножнах висел плоский австрийский штык, он медленным, каким-то торжествующим движением вытащил штык из ножен и секанул Ильина острием по горлу.

– Сваливай офицерика на снег! – закричал напарник Бабака. – Все сани кровью запачкаешь!

Бабак проворно ухватил Ильина за воротник шинели и выволок из саней.

– И барыньку эту, сыпняшную, тоже сваливай на снег. Еще не хватало нам тифозных вшей.

В следующую секунду на снегу очутилась и беспамятная Варя.

Партизаны попрыгали в сани, развернули коня и по накатанной широкой дороге устремились назад, в места, ведомые только им одним.

– Ййех-хе! Но-о! – громогласный Бабак взметнул над лошадиным крупом кнут, огрел коня, тот, взбив копытами серое сеево снега, пронесся с полкилометра по отутюженному тракту и неожиданно захрипел. – Но, сволочь белая! – заорал на него Бабак, хлестнул кнутом один раз, другой; третий, но конь уже не чувствовал боли, не реагировал на нее, он тоскливо заржал и опустился на колени.

– Бабак, ты же загнал лошадь! – изумленно воскликнул напарник партизана. – Что ты сделал?

– Ты же видишь – конь сам скапустился.

– Командир тебе за это дело пупок на правый глаз натянет.

– Я-то тут при чем? – разъярился Бабак. – Ты же видел – я коня пальцем не тронул. – Бабак покосился на молчаливых мрачных партизан, сидевших в санях. – Вот и товарищи подтвердят.

– Сволочь ты, Бабак!

– Да потом-то, конь – белый. А я – красный! – Бабак ткнул себя кулаком в грудь. – А раз конь белый – значит, он враг. В конце концов, в котел пустим. Сожрем!

– Лучше бы мы тебя сожрали, не коня. – Напарник Бабака поглядел на партизан. – Выгружайтесь! Или вам отдельное приглашение на выгрузку нужно?

Кряхтя, поругиваясь, партизаны выгрузились из саней. Бабак загнал патрон в ствол дедовой винтовки и, подойдя к коню, выстрелил ему в ухо. Сноп красных брызг высыпал из раскроенного черепа коня, окропил снег, конь издал стон и застыл.