– А как же, – спокойно ответил Бойченко. – В кармане и таскаю. – Он порылся в кармане шинели, извлек оттуда несколько сухих смолистых сучков, завернутых в тряпицу, подсунул их под трескучие сырые ветки, на которых никак не мог расправить крылья огонь, трепетал робко, дергался, фыркал, и огонь, разом успокоившись, забормотал, залопотал довольно, сделался ярким, под натянутым брезентом разом стало веселее. Вот что значит руки растут из того самого места, из которого им положено расти!
– Понял? – спросил Бойченко у Насморкова.
– Колдун ты! – произнес Насморков неожиданно завистливо, трескучим голосом, вызвал сочувственную улыбку у Бойченко, который умел многое делать из того, чего не умел Насморков.
– А это вам, ваше высокоблагородие. – Бойченко сунул Каппелю в руку небольшую железную коробочку из-под лакричных лепешек.
– Что это?
– Топленое медвежье сало. Я же сказал. От морозных ожогов.
Напоследок Бойченко отвесил шутливый подзатыльник Насморкову:
– Лови ноздрями воздух, паря, лаптями шевели попроворнее – и сам сыт будешь, и генералов не заморозишь.
Под брезентовое полотно к огню протиснулся генерал Войцеховский, протянул к костру руки, пошевелил пальцами.
– Потери большие? – спросил у него Каппель.
– Каждый день уносит примерно двадцать человек. Не считая обоза.
Каппель опустил голову: он чувствовал себя виноватым перед этими людьми – они поверили ему, пошли за ним не раздумывая, хотя кто знает – может, те, кто присоединился к Барнаульскому полку, находятся куда в более худших условиях, чем те, кто пошел с Каппелем.
Каппелевцам тяжело, беда витает над головами людей, смерть выклевывает из рядов по одному…
И все-таки это были потери небольшие.
– Похоже, занемог генерал Имшенецкий, – сказал Войцеховский, продолжая ловить пальцами пламя.
– Что с ним?
– Пока неведомо… Еще держится на ногах. Но вы знаете, что это такое, Владимир Оскарович, через силу держаться на ногах?
– Знаю. – И без того худое лицо Каппеля сделалось еще худее. – Правильно делает. Я бы тоже так поступил и постарался до конца держаться на ногах.
Войцеховский неопределенно качнул головой – было понятно, что он, напротив, не одобряет, когда занемогший человек пытается до конца держаться на ногах – так больной никогда не выздоровеет.
В истории Гражданской войны было два Ледовых похода, их иногда называют Ледяными походами, иногда Великими ледовыми, или Великими ледяными: один совершил генерал Корнилов по донским и кубанским степям в тяжелую зиму восемнадцатого года, второй – Ледовый поход генерала Каппеля, такой же изнурительный, с потерями… Впрочем, у Корнилова в степи остались лежать тысячи людей, у Каппеля тоже гибли люди, но много меньше, чем у Корнилова, – там, в обледенелых степях юга, шли тяжелые бои.
Однако те испытания, что остались у каппелевцев позади – лишь крохотная часть того, что им придется еще испытать… Это хорошо ощущал Каппель, это ощущал Войцеховский, ощущал Вырыпаев, ощущали все.
Уцелевшие участники этого похода потом писали: люди забыли, что такое тепло, изба, еда, они путали день с ночью, ели сырое мясо, отрубленное от изнемогших, упавших лошадей, жевали муку, лица у большинства из них – почти поголовно – были черными, в пятнах – доставал мороз…
Каппель страдал, как и все, – был худой, промерзший насквозь, до хребта, голодный, усталый. Иногда он говорил – повторял это раз за разом, – что цель у него одна: спасти тех, кто пошел с ним. Если он приказывал что-то сделать, эти приказания бросались немедленно выполнять: Каппелю верили, авторитет его был безграничен.
За днем следовала ночь, за ночью день, за днем снова ночь. Все смешалось, обратилось в одну тусклую длинную дорогу, в ленту, в которой не было ни одного светлого участка, ни одного светлого пятна, ни одного радостного промелька – все только гнетущее, тяжелое, болью вгрызшееся в живое тело.
Снег шел два дня не переставая. Морозы не отпускали. Иногда в пути серые и черные скалы сдвигались, едва не соприкасаясь шапками друг с другом, потом расползались, оставляя вверху небольшой просвет, в который заглядывало равнодушное, начиненное холодом и снегом небо. Временами казалось, что Кан уходит вверх, в гору, ноги оскользаются на ходу, не в силах тащить тело на верхотуру, но люди хорошо поняли, что это – обман, мираж, галлюцинация, от которой лечиться надо молитвами: не может река уходить стеной к облакам…
Полно было осыпей, и, если колонна сворачивала в глубину берега, в скалы, в лес, поскольку там было сподручнее одолеть очередные километры, стоило только берегу чуть приподняться над местностью, нависнуть над торосами ледовой одежды Кана, как кто-нибудь из зазевавшихся, ослабших солдат обязательно попадал ногой в капкан – подошва влипала в край осыпи и человек с криком устремлялся вниз, на далекий серый лед.
Извлекали бедолагу уже покалечившимся, размятым и чаще всего бездыханным.